Бессоница

Отец Василий сидел на кровати. Лунный свет пробивался через стекло и
бледно заливал часть половика, и полностью красный угол. Что-то
беспокоило попа в эту ночь, не давало ему спать. Но что? - Он понять не
мог. Может сверчки, которые бесконечно стрекотали под окном, может
мыши, шуршавшие в подполье?

«Какой толк от этого кота, - думал поп, приглаживая свою рыжую курчавую бороду. - Завтра он есть не получит, пусть грызуны весь дом погрызут. Истинно говорят: у животных души нет!».
Часы на стене разразились боем.
       «Ну вот, три часа, - сосчитал удары поп, - пойду-ка я в часовню, видно хочет Господь, чтоб я Славу ему пропел. Эх, грешная моя душа!».
       Облачившись в старую рясу, накинув на шею цепь с увесистым крестом, который почему-то всегда висел косо, кряхтя, отец Василий вышел на улицу.            Прохладой обдало его с порога и сквозняком с полочки скинуло маленький образок Николы Угодника. Священник оглянулся и перекрестился: «Нечистого ночка, - дрожа от ночной свежести и суеверного волнения, размыслил отец Василий, - скорей бы до часовенки дойти, все спокойнее!».
           Спешно воротившись в дом, поставив образок на место, а заодно, поправив пыльную перекосившуюся икону Богородицы с младенцем, три раза широко перекрестившись, поп торопливо засеменил к часовне.
Дверь послушно отворилась. За это поп в душе поблагодарил Бога, а также прихожанина, деда Егора. Дед Егор недавно смазал все дверные петли и замки, во славу Господа, правда, за бутылку «Кагора».
          Внутри, как всегда, было намного прохладней, чем на улице. Сперто пахло     ладаном и еле заметно - миррой. Перед иконостасом коптила всего одна лампадка, которую никогда не тушили. К ней отец Василий относился всегда трепетно. Ее берегли все местные старушки и сам он. Лампадка горела благодатным огнем, привезенным из Иерусалима в позапрошлую Пасху архимандритом Алексием, священником соседнего прихода.
Поп зажег от лампадки все свечи, и мрак отступил. Лики святых ожили и строго, с каким-то укором, взглянули на попа. Отец Василий рухнул перед святыми отцами на колени и громко, вдохновенно запел молитву: «Исповедаю Тебе, Господу Богу моему и Творцу, во Святей Троицы - Единому, славимому и покланяемому, Отцу и Сыну, и Святому Духу…».
          На миг ему послышался слабый шорох. Взглянув слезившимися глазами на строгие лики, поп, закатив зрачки, еще громче и самозабвенно, продолжил: «…вся моя грехи, я же содеях во вся дни живота моего, и на всякий час, и в настоящее время, и в прешедшие дни и нощи, делом, словом, помышлением, объедением, пьянством…». Здесь отец Василий остановился и с особым чувством заглянул в безгрешные глаза святого Пантелеймона.
Многозначительная пауза, сделанная попом, позволила ему еще раз услышать какой-то посторонний звук. Священник огляделся. Ничего подозрительного он не увидел. Отец Василий стал креститься еще быстрее, захлебываясь словами: «…тайноядением…».
Молитву прервал скрип двери. Отец Василий с заметным ужасом обернулся и, крестясь, вскрикнул: «Господи, спаси и сохрани!» - Тяжелая дверь отворилась.
        -Каемся? - Щуря морщинистое лицо, каркающим голосом прокомментировал вошедший дед Егор.
       Поп ухнул и, еще не придя в себя, беззвучно зашевелил пухлыми губами в курчавой бороде.
      - А я к тебе по дельцу. Домой было зашел, а ты здесь.
      - Какое дельце?! Четвертый час, старый ты, хрыч! С-с-сволочь! - с колен вскричал отец Василий.
      - Ну вот, обиделся, мать честная. Ругается. Не намолился, что ль, батюшка?
        - Да ты меня чуть со свету не сжил! Намолился! Причем здесь это, старый дурак! Испугал ты меня. Что за дельце, говори, дурень.
      - Да ты домолись сначала, грешно это - недомолиться!
      - Ты старуху свою поучи, а не меня! - И наспех дочитав молитву, подошел к Егору.
         - Не спится мне, батюшка. Отец мне покойный приснился - аж пот холодный прошиб! Проснулся, а   уснуть больше не могу. Ворочаюсь только с боку на бок.
      - Тьфу! - только сплюнул поп. - Мне тоже не спится, но я ж не бегу к тебе ночью.
      - А храм разве твой? Храм - он Божий.
      - Только по ночам он закрывается.
      - А тут открыт был, - упрямился Егор.
      - Ай! - махнул рукой отец Василий.
      Помолчали.
      - Ты, отец, руками на меня не маши. Послушай лучше, что было. Привиделся мне нынче батя. Значит: в белом весь стоит. А я - совсем маленький еще паренек. Поле ромашковое кругом. Смотрю на его ноги, а они почему-то не мнут цветов! Мои же - мнут. Я спрашиваю его: «Бать, а почему так?». Он улыбнулся и сказал: «Егорушка, сынок, беда к нам в деревню идет. Большая беда!». А голос у него такой звучный,   эхом отдается! Я спрашиваю: «Какая беда?» А он опять улыбнулся, погладил меня по волосам - рука холоднющая, как у покойника и пошел вверх, будто по ступеням в небо. А потом исчез вовсе. Я же стою и плачу: «Батя! Не уходи!».
       - Ты, Егор, с утра мог бы все это рассказать.
    - Так я покуда не запамятовал, к тебе помчался. Батюшка, может молитва, какая есть - беду отвести? А?
     - «Отче наш» почитай, уж. Все одно, не повредит. И ступай себе, Егор! Уже светает. Скотину скоро выгонять будут, пока на культе своей доковыляешь.
     - Спасибо, батюшка. Благослови на дорожку.
     Отец Василий мелко перекрестил Егора, тот чмокнул его в руку и заторопился домой.
     Поп постоял, посмотрел ему вслед, тряхнул бородой и пошел восвояси.

- Ходят, понимаешь, по ночам, - бубнил в бороду поп, - а потом
дивятся, откуда бессонница? Это ж надо, в четыре утра! Небось, там все
отдыхают, - лукаво посмотрел он в светлеющее небо и перекрестился.

Бессоница
				Дмитрий Щелоков
		Сочинен ия

	Отец Василий сидел на кровати. Лунный свет пробивался через стекло и бледно заливал часть половика, и полностью красный угол. Что-то беспокоило попа в эту ночь, не давало ему спать. Но что? - Он понять не мог. Может сверчки, которые бесконечно стрекотали под окном, может мыши, шуршавшие в подполье? «Какой толк от этого кота, - думал поп, приглаживая свою рыжую курчавую бороду. - Завтра он есть не получит, пусть грызуны весь дом погрызут. Истинно говорят: у животных души нет!». Часы на стене разразились боем. «Ну вот, три часа, - сосчитал удары поп, - пойду-ка я в часовню, видно хочет Господь, чтоб я Славу ему пропел. Эх, грешная моя душа!». Облачившись в старую рясу, накинув на шею цепь с увесистым крестом, который почему-то всегда висел косо, кряхтя, отец Василий вышел на улицу. Прохладой обдало его с порога и сквозняком с полочки скинуло маленький образок Николы Угодника. Священник оглянулся и перекрестился: «Нечистого ночка, - дрожа от ночной свежести и суеверного волнения, размыслил отец Василий, - скорей бы до часовенки дойти, все спокойнее!». Спешно воротившись в дом, поставив образок на место, а заодно, поправив пыльную перекосившуюся икону Богородицы с младенцем, три раза широко перекрестившись, поп торопливо засеменил к часовне. Дверь послушно отворилась. За это поп в душе поблагодарил Бога, а также прихожанина, деда Егора. Дед Егор недавно смазал все дверные петли и замки, во славу Господа, правда, за бутылку «Кагора». Внутри, как всегда, было намного прохладней, чем на улице. Сперто пахло ладаном и еле заметно - миррой. Перед иконостасом коптила всего одна лампадка, которую никогда не тушили. К ней отец Василий относился всегда трепетно. Ее берегли все местные старушки и сам он. Лампадка горела благодатным огнем, привезенным из Иерусалима в позапрошлую Пасху архимандритом Алексием, священником соседнего прихода. Поп зажег от лампадки все свечи, и мрак отступил. Лики святых ожили и строго, с каким-то укором, взглянули на попа. Отец Василий рухнул перед святыми отцами на колени и громко, вдохновенно запел молитву: «Исповедаю Тебе, Господу Богу моему и Творцу, во Святей Троицы - Единому, славимому и покланяемому, Отцу и Сыну, и Святому Духу…». На миг ему послышался слабый шорох. Взглянув слезившимися глазами на строгие лики, поп, закатив зрачки, еще громче и самозабвенно, продолжил: «…вся моя грехи, я же содеях во вся дни живота моего, и на всякий час, и в настоящее время, и в прешедшие дни и нощи, делом, словом, помышлением, объедением, пьянством…». Здесь отец Василий остановился и с особым чувством заглянул в безгрешные глаза святого Пантелеймона. Многозначительная пауза, сделанная попом, позволила ему еще раз услышать какой-то посторонний звук. Священник огляделся. Ничего подозрительного он не увидел. Отец Василий стал креститься еще быстрее, захлебываясь словами: «…тайноядением…». Молитву прервал скрип двери. Отец Василий с заметным ужасом обернулся и, крестясь, вскрикнул: «Господи, спаси и сохрани!» - Тяжелая дверь отворилась. -Каемся? - Щуря морщинистое лицо, каркающим голосом прокомментировал вошедший дед Егор. Поп ухнул и, еще не придя в себя, беззвучно зашевелил пухлыми губами в курчавой бороде. - А я к тебе по дельцу. Домой было зашел, а ты здесь. - Какое дельце?! Четвертый час, старый ты, хрыч! С-с-сволочь! - с колен вскричал отец Василий. - Ну вот, обиделся, мать честная. Ругается. Не намолился, что ль, батюшка? - Да ты меня чуть со свету не сжил! Намолился! Причем здесь это, старый дурак! Испугал ты меня. Что за дельце, говори, дурень. - Да ты домолись сначала, грешно это - недомолиться! - Ты старуху свою поучи, а не меня! - И наспех дочитав молитву, подошел к Егору. - Не спится мне, батюшка. Отец мне покойный приснился - аж пот холодный прошиб! Проснулся, а уснуть больше не могу. Ворочаюсь только с боку на бок. - Тьфу! - только сплюнул поп. - Мне тоже не спится, но я ж не бегу к тебе ночью. - А храм разве твой? Храм - он Божий. - Только по ночам он закрывается. - А тут открыт был, - упрямился Егор. - Ай! - махнул рукой отец Василий. Помолчали. - Ты, отец, руками на меня не маши. Послушай лучше, что было. Привиделся мне нынче батя. Значит: в белом весь стоит. А я - совсем маленький еще паренек. Поле ромашковое кругом. Смотрю на его ноги, а они почему-то не мнут цветов! Мои же - мнут. Я спрашиваю его: «Бать, а почему так?». Он улыбнулся и сказал: «Егорушка, сынок, беда к нам в деревню идет. Большая беда!». А голос у него такой звучный, эхом отдается! Я спрашиваю: «Какая беда?» А он опять улыбнулся, погладил меня по волосам - рука холоднющая, как у покойника и пошел вверх, будто по ступеням в небо. А потом исчез вовсе. Я же стою и плачу: «Батя! Не уходи!». - Ты, Егор, с утра мог бы все это рассказать. - Так я покуда не запамятовал, к тебе помчался. Батюшка, может молитва, какая есть - беду отвести? А? - «Отче наш» почитай, уж. Все одно, не повредит. И ступай себе, Егор! Уже светает. Скотину скоро выгонять будут, пока на культе своей доковыляешь. - Спасибо, батюшка. Благослови на дорожку. Отец Василий мелко перекрестил Егора, тот чмокнул его в руку и заторопился домой. Поп постоял, посмотрел ему вслед, тряхнул бородой и пошел восвояси. - Ходят, понимаешь, по ночам, - бубнил в бороду поп, - а потом дивятся, откуда бессонница? Это ж надо, в четыре утра! Небось, там все отдыхают, - лукаво посмотрел он в светлеющее небо и перекрестился.
			в начало