Параллельный мир
Дмитрий Щелоков
                                            1
Лес просыпается рано. Очень рано, взрываясь от голосов тысячи птиц.  И начинает походить на балаган.
Сергей Ильич проснулся вместе с лесом. Сквозь своды наскоро сделанного шалаша пробивало утреннее солнце. Мало, у какого городского жителя есть опыт сооружать шалаши, не было его и у Ильича. Неказистую,  бесформенную конструкцию он собирал несколько дней из палок, картона и прочего мусора, которого в обилии в городских парках. Дрожа от утренней свежести под влажным от росы старым одеялом, он думал, что нужно все же позаботиться о будущем. 
Поляну для землянки Ильич нашел быстро. Тихая и удаленная прогалина, в зарослях молодого клена приглянулась ему сразу.
Ильич посидел немного, как бы приживаясь к этому месту, и сковырнул лопатой пласт черной земли. Лопнули под острием железа одновременно множество корешков. Вдохнул Ильич кислый дух почвы и подумал, что управится  гораздо быстрее, чем планировал ранее.
Когда солнце стало обжигать его взмокшую макушку,  Ильич отложил лопату в сторону и пообедал. Пообедал наспех, все время, поглядывая на пузыри, вздувшиеся на ладонях, и яму. Отверстие в земле стало уж очень страшно выглядеть - узкое и слишком правильное  для живого человека. Ильич торопливо прожевал последний кусок хлеба и колбасы, спустился на дно землянки и стал расширять ее.  Мало ли, что могло придти в голову старому человеку, жилье оно и есть жилье. 
Сыро было спать, в свежей землянке, холодновато.  В шалаше было спокойнее. Ильич вылез наружу, посмотрел сквозь листву на луну и решил, что всю ночь просидит у костра.
Молчалив всю жизнь был Ильич, но сейчас ему захотелось с кем-то поговорить. - Тебя не спрашивали? - Негромко спросил он у пискнувшей в лесу птицы, но та не ответила.
           Он сидел и смотрел на языки пламени. Издалека до него доносились звуки городской жизни, они были рядом, всего, наверное, в нескольких километрах. Нет, конечно же, он не слышал разговоры людей, но проехавший с надрывом автомобиль или резкий звук сигнала непременно был слышен, и Ильичу становилось от этого не очень одиноко. Ведь он никогда не жил нигде кроме своего города -  быстрого, меняющегося. Он даже и города-то своего полностью не видел. Как родился  в одном районе, так всю жизнь в нем и прожил. Школа, училище, работа, все странным образом находилось рядом.
          Ильич никогда не задумывался о дальних поездках, обо всем он мог прочитать в газетах,  и было это для него вполне достаточно.  Да и на что смотреть, люди везде одинаковые?  А дома больших городов мало, чем отличаются друг от друга. Поэтому ненужные хождения он считал бесполезной тратой времени. Так он и ходил всю жизнь по привычной для него асфальтовой дорожке к работе, вдоль жидких кустов акаций и древней чугунной изгороди, которую каждую весну красили в черный цвет.
 
       Костер утихал, успокаивался потихоньку, и вместе с ним заснул  Ильич, подобрав под себя
  ноги.
        Утром он достал из мешка чистую одежду, долго встряхивал ее, растягивал, никак не мог себе позволить выйти в город неопрятным. Запасы еды заканчивались, нужно было искать работу.
        Многое за последнее время  изменилось в городе. Появилось огромное количество разных магазинчиков, торговых палаток и продавцов с лотка, что казалось, вот теперь-то никогда не придется голодать. Ильич прогуливался вдоль витрин, заглядывал внутрь, где в полумраке  скучали продавцы, он  разглядывал и выбирал, в какую же дверь ему постучаться?
        Ильичу повезло.  Его взяли на работу сразу в нескольких местах. Он стал дворником. Собирал разноцветные обертки у палаток, битые бутылки, а по вечерам помогал вытаскивать сильно пьяных за ворота летнего кафе и класть их у заборчика, выполненного в  виде плетеной деревенской ограды.
         Каждое утро он с первыми лучами солнца мел асфальт  редкой метлой и с грустью поглядывал на пустырь на месте своего дома - старой пятиэтажки. В тот момент ему снова хотелось уйти в лес.
        Мести  каждое утро метлой, покупать еду и снова поднимать пыль: какой от этого толк!?  В редкие  моменты,  он хотел все бросить и поехать к сыну, навсегда поселиться рядом с ним,  пусть в такой же землянке, но видеть его, хоть изредка. Но не знал, куда ехать, где он сейчас, что с ним? Все отправленные письма остались без ответа. Ильич обижался, переставал писать вовсе, но потом не выдерживал,  и снова брал тонкую тетрадь, вытирал тряпочкой засохшие чернила с кончика ручки и начинал, как всегда: «Здравствуй, дорогой сынок…».
 
         Весь день Ильич просидел на кладбище, возле могилы жены и на маленьком участке, на котором  навряд ли мог поместиться еще кто-то….  
         Жена сбежала от него очень рано, не предупредив,  не поговорив, как следует. Да и вести долгие беседы они давно разучились. Ильич всю жизнь просидел сначала в коморке мастерской с надписью на стекле «Срочный ремонт», а на пенсии перебрался в маленькую комнату своей квартиры со всеми паяльниками, канифолью и припайками. Он не вывешивал никаких объявлений, но работы было всегда предостаточно: ему несли все,  начиная от разнообразных часов,  радиоприемников, фенов и прочей домашней утвари. Ильич мог делать все, только не научился за всю жизнь  денег за работу просить. Он, конечно, надеялся, что кто-то даст ему чуть больше, но никогда не произносил вслух сумму желаемого заработка вслух.
        - Сколько с меня, Сергей Ильич? - спрашивали его, поднося к уху часы.
        - Пятьдесят рублей, - отвечал он и чувствовал, как лицо его начинает гореть.
        Всю жизнь просидел, сгорбившись над столом, но он не был один. Он знал, что в другой комнате,  сидит жена,  сын занимается обычными молодыми делами. Только к вечеру  Ильич заходил на кухню, пропахшую за долгие годы табаком, открывал окно и садился рядом с женой.  Отодвигал подальше от нее пепельницу, полную окурков,  и клал ей в карман половину заработанных денег.  Другую половину он откладывал сыну.
        - Ты бы поменьше курила, что ж ты так?  Врачи же обманывать не будут.
       Из дальней комнаты раздавался  бой настенных часов, который волной разрастался и превращался в вакханалию - десятки маятников отсчитывали вечернее время не в такт.  Жена снова потянулась за сигаретами.
       - Хочешь, я их  раздам?
       - Мне все равно! - И они  снова молчали.
       Сергей Ильич боялся безразличия, он не знал, что ему делать? Ему было привычнее, когда жена бранилась. Раньше она всегда и на всех бранилась: на давку в автобусе, на капающую из крана воду, на погоду, а теперь все больше молчала. Ильич понимал, что виноват он, но ему непременно хотелось слышать ее голос.
        Изредка он посматривал на входную дверь и невольно думал, что вот-вот скрипнет в скважине замок и в квартиру войдет сын, но он не  шел ни через месяц, ни через год.
        Когда он пришел последний раз, схватился в коридоре за вешалку. Шатался и пытался всмотреться в родителей невидящими глазами. Ильич слышал, как часто задышала жена, как она сразу вся стала одергиваться, поправлять рукава халата.
        Он ждал, когда она скажет: «Что же ты сидишь?».  Но она молчала, и на этот раз не сказала ничего. Она вырвалась в коридор, схватила со стены резиновый шланг и, рассекая воздух,  стала опускать  его на сына.
       Ильич не мог слышать женскую брань, он была неприятна и грязна, в определенный момент он переставал понимать, что значат выкрики, все сливалось в одну бесформенную массу.
        - Папа! - послышался  выкрик сына, - папа, я убил.
        Сергей Ильич не помнил себя, он не реагировал на обезумевшую жену.
        - Я знала, дождался! - взвыла она.
        Почему пришли ему в голову именно эти слова, он не знал. Но, первый раз в жизни он схватил сына за отвороты куртки, так,  что швы затрещали.
         - Я не хотел, - лепетал сын.
         - Не сын ты мне. - Он не хотел этого говорить, но сказал. - Сам иди  и признайся.  Иди! - хрипел на него отец и никак не отпускал куртку.
         Целую неделю он жил, ничего не чувствуя, а потом пришла повестка. На суде он смотрел, не отрываясь на сына, но тот,  так и не поднял на него глаза. Ильич хотел подойти ближе, но конвой не пускал, а до ушей доносились бессвязные отрывки фраз: «высшая мера», «судья». И шепот, волной перетекающий по рядам.
         Вслед за сыном, ушла и жена. Тихо не сказав ничего: заснула и не проснулась.
        Терялся первое время на кладбище Сергей Ильич, плутал бесконечными кладбищенскими рядами, с клочком бумаги с порядковым номером линии. Большие они, городские кладбища, заблудиться в них легко. Но все же выработал систему, обвыкся. Тут березу кривую приметил, там полумесяц на надгробной  плите.
        Часто он приходил, делать-то все равно нечего, а работать не получалось, руки дрожать стали, а часы - это тонкий механизм,  нетвердую  руку не прощают.
        Приходил он затемно домой, включал светильник, открывал тонкую тетрадь и начинал писать письмо: «Здравствуй, дорогой сынок…».
        Он ходил по квартире, осматривался,  словно видел ее впервые. Он остановил все  часы,  и  квартира замерла, первый раз за долгую его жизнь. Он увидел на стене свадебный портрет - раньше его не замечал. Он вообще открыл много нового для себя. Немало времени ушло, пока окончательно он не освоился.  Пересмотрел все вещи в доме. Даже - все альбомы! В них оказалось много фотографий, отпечатков забытой, промелькнувшей жизни. «Фотоаппарат все же  -лучшее изобретение», - подумал он, перелистывая хронологию жизни. В тот день написал объявление: «Сдаю квартиру» и стал ждать!
        Позвонили следующим вечером. Неожиданно и сильно жали на кнопку звонка. Ильич почему-то долго не решался открыть. Их оказалось двое. Один, скрипя черной кожаной курткой, прошел по комнатам, заглядывая чуть ли не в каждую щель, а другой все писал.
        Потом они заперлись на кухне и долго совещались.  Наконец, человек в черной куртке вышел и, посмотрев на старика, сказал.
       - Сколько просите, дедуля?
       Ильич думал об этом и даже  точно спланировал, как будет вести разговор, но в один миг у него все смешалось, и он все забыл и сказал совершенно не то, что хотел.
       - Что ж,  хорошо! - Ухмыльнулся человек, - квартира действительно не стоит большего. По рукам?  Только вот, со мной юрист, вы же  понимаете, что на слово верить сейчас нельзя никому. Да и вам все спокойнее. У вас паспорт далеко? Вы приготовьте все бумаги, сейчас мы быстренько оформим сделочку.
       - Но я же сдаю всего на несколько месяцев, мне только к сыну на Урал съездить.
      - Вы меня удивляете, - широко улыбнулся человек, - взрослый человек, а говорите такую чепуху. Как же можно без документов!?
       Старик получил деньги сразу за три месяца вперед и  уехал. Но сына так и не увидел.
       В одном месте ему сказали, что сына переслали в другое место, потом долго не могли определить в какое. Когда Ильич все же нашел его, тот ни разу не вышел к нему на свидание. Ильич передавал через проходную посылки, ждал и уходил. Однажды, через решетку забора он увидел, как сын обернулся в его сторону. Они смотрели друг на друга - Ильич крутил себе пальцы, а сын стоял не шевелясь, потом отвернулся и нерешительно скрылся за кучей почерневших от времени опилок….
 
       В свой город Ильич вернулся, когда повсюду пахло цветущей черемухой. Он подошел к своей улице и остановился. На месте его дома стаяла одна лишь изгородь и порушенная стена в три этажа. Дом разбирали.
      - Как же это? - крикнул он через металлическую сетку строителю.
      Тот обернулся, посмотрел на старика с маленьким обшарканным чемоданчиком и ничего не ответил.
      - Сынок, - вновь окрикнул он строителя, - что ж дом-то разобрали!?
      Делая над собой большое усилие, строитель подошел к старику.
      - Чего надо, дед?
      - Я живу здесь.
      - Уже не живешь, теперь ты живешь в другом месте.
      - Как,  в  другом? Где же?
      - Вот это, дедуля, я не знаю. Куда тебя переселили, там и живешь. Сходи в домоуправление или еще куда, подскажут тебе.
      Ильич сходил. Оттуда его послали в другое место, заставили собирать кучу бумаг по разным кабинета. Измаялся он, находился, сел в углу в кресло и притих возле большой искусственной пальмы.
       Уважаемый,  проснитесь! - Растолкала его молодая худенькая девчушка с кипой бумаг. Вот, - она протянула ему лист. Вот где вы жили. Вот адрес в новом доме. Только…- она на мгновение осеклась, - вы ее продали, - почему-то виновато сказала она.
- Кому - не понял, слов девчушки Ильич. - Я не продавал, вы ошибаетесь.
- Все документы проверила. По всему значится, что продавали. Вот вам адрес, разбирайтесь сами. - Она вложила ему в руки бумагу и хлопнула дверью кабинета.
 
Красивые и высокие строят новые дома, в семнадцать этажей, с просторными балконами. Покрутил Ильич в руках бумажку, подошел к нужному подъезду, а зайти не может, заперта дверь. Сел он на чемодан и стал ждать, пока кто-нибудь не выйдет.
Задумался он, да и пропустил первого человека, который вышел. Захлопнулась дверь, а попросить открыть он не решился, а когда открыли  дверь и он оказался у своей квартиры,  не нашел чего сказать.
- Вам кого? - поинтересовалась перепачканная белым женщина.
- Я живу тут, - несмело ответил Ильич.
Дверь закрыли. Через минуту к нему вышла хозяйка и стала разглядывать его.
- Как вас понимать? - смотрела она сверху. 
Старик показал бумаги.
- И что из этого? Мы купили эту квартиру  еще два месяца назад!
- Я не продавал! - Не слушал ее Ильич.
Женщина ушла в квартиру и вышла уже с пачкой бумаг.
- Вот видите, все по закону!?  Владелец такой-то. Вот купчая! Теперь здесь я живу.
- А где же я живу?
- Этого я не знаю, - она еще раз осмотрела его и закрыла дверь. - Извините.
Старик во дворе дома сел на новую, пахнущую свежей  краской лавку   и уже не знал, куда ему идти, что ему делать, он просто сидел и смотрел в окна дома.
- Поднимайтесь, - крикнули из окна верхнего этажа.
Ильич среди множества окон стал искать,  откуда ему кричат.
- Как вас там? - Снова закричали сверху, - Сергей Ильич, поднимайтесь, я вам открою!
Ему дали табурет,  накрытый газетой. Он сидел, положив руки на колени, и смотрел за тем, как женщина ходит из угла в угол с бумагами и объясняет ему.
- Вы понимаете, я не знаю, что произошло? Это  безумие. Мы заплатили, ведь это не маленькие деньги.
В какой-то момент Ильич страшно устал, ему не хотелось больше ничего, он встал и собрался  уже уходить.
- Постойте, остановила его у дверей женщина, - она достала из халата сверток и протянула ему. - Тут достаточно, чтоб какое-то время снимать квартиру. На первое время хватит. Ильич сунул сверток в карман и вышел на лестницу.
- Только, - она отвела от него взгляд, - вы не приходите больше.
Ильич вернулся в свой район, еще раз покружился возле бывшего своего дома и направился к парку.  Мысль сделать шалаш пришла ему сразу.
Кому и что он хотел доказать этим поступком?   Наверное, была надежда, кто-то  нечаянно наткнется на его шалаш   и задумается, как могут обойтись  с  простыми  и наивными людьми, выкинув на улицу.  Он  решил копать землянку, и в ней провести остаток своих дней! А деньги - не тратить, даже  не разворачивать этот сверток. Он вшил его в подкладку своего  пиджака.
 
 
             Ильич вышел на работу в последний раз. Он больше не хотел ничего делать, но без предупреждения оставить работу не смел.
            Незнакомого человека в инвалидной коляске он приметил сразу. Раньше его никогда не было. Человек в коляске дремал, вытянув руку. В ладони его была мелочь. Старик хотел присмотреться к его лицу, но из-за длинных спутанных волос и всклоченной бороды были видны лишь иссушенные губы и кончик носа.
- С вами все в порядке? -  подошел ближе Ильич.
Человек дернулся?
- Тебе чего? Пшел отсюда? - захрипел на него инвалид.
Весь день старик наблюдал за инвалидом издалека. И на следующий день он решил непременно прийти, отложить на какое-то время свой уход.
- Дайте ветерану, - рявкал он из-под кипы волос. - Помогите собрать на протезы.
Старик получал в конце дня выручку, подходил аккуратно к инвалиду и вкладывал ему в грязную ладонь несколько бумажек.
- Сколько тебе лет? - как-то поинтересовался он.
- Ты что больной? - схватился за колеса инвалид и откатил в сторону.
- У меня сын.
- Вот и иди к нему. Не мешай!
Каждый день Ильич не упускал из вида инвалида. Он приносил ему деньги, а иногда и покупал что-то съестное.
- Если такой щедрый, сходи лучше выпить купи.
- Не доведет до добра это. У меня сын, тоже пил?
- Иди, поучи кого-нибудь другого!
Старик не хотел покупать спиртное, но покупал. Он незаметно для себя стал думать об инвалиде. Он стал чаще писать сыну письма, не получая на них ответы, ходил к жене. Теперь он чувствовал, что еще нужен, что может пригодиться для кого-то, и не хотел навечно оставаться в выкопанной лично яме.
А инвалид нуждался в старике, хоть и не признавался в этом.  Да Ильичу никто никогда в жизни не говорил, что в нем нуждаются, ему этого и не нужно было, он просто знал, что так должно быть - заботиться. Он стал заботиться и стал жить, веря, что рано или поздно он поможет инвалиду и, может быть, дождется сына, если Бог даст здоровья.
- Чего тебе, папаша? - как-то получив бутыль портвейна, размяк инвалид.
Что-то дрогнуло у Ильича от этих слов. Схватил он за руку инвалида.
- Вот именно, папаша!
Ильич снова стал работать, по-другому он не умел, да и не хотел.
 
                                                 II            
 
          «Дымов, Дымов! - скандировала трибуна, - молодец Володька!». Еще один матч выигран, еще одни сладкие мгновения упоения славой и всеобщей любви, чего еще желать человеку! Все что он любит, к чему стремиться, все происходит: восторженные обожающие взгляды, обращенные на героя, отстоявшего на футбольном поле честь маленького областного города, который мало чем славился до сих пор.
          И вот теперь, пацан, детдомовец, стал главным, самым любимым. Можно ли справиться со всем этим? Но, к сожалению, признание быстро исчезло, испарилось, будто не было никакого триумфа и никакой счастливой жизни.
Дымов уже давно поселился в большом городе, где никто никого  не замечает. Он давно не причесывался, не стриг бороду и не мылся. Он презирал все правила, он не хотел знать, кто о нем, что  думает. Он поглядывал на всех сквозь жирные пряди спутанных волос и сдерживал себя.
           - Подайте, инвалиду, -  проезжал он на коляске через  плотные  ряды  ног, - помогите на протезы,  кто,  чем может.
Удивительно быстро он приспособился к новой жизни. Да собственно и делать-то ничего не приходилось. Сначала он говорил тихо, так, что его не слышали  в вагоне, он думал, что кто-нибудь его узнает, кто-нибудь окрикнет: «Дымов, Володька, это ты,  что ль?». Но за все время так и не услышал он этих слов, которых боялся и ждал одновременно.
             В армию служить Дымова не взяли, да он и не рвался туда. Пришел с повесткой в военкомат, посмотрели на него, пощупали и отправили на дальнейшее обследование. После всех  мытарств тиснули в бумаге штамп: «Не годен».  И Володька спокойно продолжал играть в футбол и планировать свое великое будущее. О болезни своей он не думал, бросил бумаги подальше, не прочитав ни строчки, и зажил спокойно.  Ничего не болит  и  ладно.
             Год Дымов играл, второй, а потом и жениться захотел. От женского пола отбоя не было.
Пошла семейная жизнь у футболиста. Весело жили. Всего хватало - и славы, и развлечений, и долгих гулянок. Только заскучала молодая жена, а на третью совместную весну и вовсе изменилась. Не стало той жизнерадостной, очарованной девчушки. Она совсем перестала приходить на поле и восхищаться, им.
-Набегался?
- Представь себе, - отмахнулся  он,  не хотелось говорить с ней,  видеть ее.
- Чего тебе не хватает? - не выдерживал он после долгого молчания, - чего ты от меня вообще хочешь? Ходишь,  как призрак по квартире. Что не так? Объясни!
- Не так, ты стал деревянным,  не видишь ничего!
             Дымов сопротивлялся, но устроился вскоре в школу тренером по футболу.
   Пошло у него дело. Дети души в нем не чаяли - сама  «местная легенда»  их
   учит!
Но все равно не ладились дела в семье. Увядала жена, а в чем дело, никак не мог понять Дымов.
- Володя, - как-то села она возле него, положив голову ему на плечо. - Сегодня соседка заходила, у нее такая дочурка родилась, глаз отвести не могла!
- Чего надо было?
- Так просто, поболтали….  Ребенок-то, все полы  тут обтер. Как бесенок, снует  туда-сюда.
Дымов промолчал.
            - Володь, - прикоснулась она к его щеке, - ну вот, посмотри на себя, оброс весь. Не надоело тебе бегать-то все? Ну что ты, как мальчик. Дальше ты все равно не поднимешься, кому ты нужен  в городской команде, там ведь и без тебя хватает, кому играть, а жизнь-то идет….
           - Не возьмут!! - Взревел на нее Дымов и вскочил с дивана, - что ты сидишь, каркаешь? Ты чего умеешь, чего знаешь? Ты бы рада была, чтоб и я ничего не умел!?
- Убирайся, вон отсюда! Так всю жизнь как болванчик пробегаешь, дурень.  Беги, играй в свой футбол, тебе ничего кроме него не надо!
- С удовольствие пойду! - и хлопнул дверью.
 
 
Сбылась в скором времени мечта Дымова, по крайней мере, он начал в это верить, что стала сбываться.  Подошел к нему перед игрой вратарь.
- Вова, - склонился он к самому уху, - на трибунах комиссия сидит, я не знаю где, но мне мой брат младший сказал, что разговор слышал. Сегодня друг, играй изо всех сил, как только можешь. Тебя возьмут, я точно знаю!
И Дымов играл, играл,  так как только мог,  и еще лучше старался. Несется он по полю - ветер в ушах свистит, мяч от одной ноги к другой, не отобрать никому. Но запнулся Дымов, нога подвернулась неудачно. Лежит на траве, перед глазами темно. Трибуны затихли на мгновение и в этот же миг загудели. Бросились все на поле и про матч забыли, а Дымов от неожиданной  дикой боли в ноге ни на что не реагирует. Лежит глазами хлопает, что произошло, понять не может.
Открыл глаза в больнице уже. Врач местный ходит вокруг ноги его, которая словно пчелами покусанная распухла.
- М-да, - протянул врач в очередной раз, - ногу мы конечно починим. Но…, - врач задумался.
Дымова кинуло в жар. Он уставился на врача.
            - Бывает же, - словно размышлял тот, - на ровном месте. С футболом, я думаю,  все кончено!  Детей, конечно, тренируйте, я не против.  Нагрузки там небольшие, а вот про команду забудьте. И даже не пытайтесь меня ослушаться, я лично к тренеру пойду и категорически порекомендую вас обратно не брать. Вы еще молоды, зачем же будете себя калечить.
Три дня крепился Дымов, ни одного слова не произнес, лежал все время на кровати к стене лицом или выходил на улицу, стуча чрезмерно сильно костылями, а на жену даже глаза  не поднимал, будто она во всем виновата.
Долго нога заживала, серьезная травма была. Попытался Дымов разработать ногу, да еще хуже сделал. Посмотрел на него врач и только рукой махнул.
Ходит Дымов по школьному футбольному полю, перебирает костылями и покрикивает по делу и без дела на детей.  Тошно ему стало смотреть, как кто-то в футбол играет. Да и казаться стало, что шепчутся за его спиной, сплетничают. Совсем забросил он спорт. Перестал людям на глаза попадаться. Походил,  помыкался по городку, поискал, где какой заработок найти можно. Да и устроился к одному мастеру, старому своему поклоннику в подмастерья. Стал на токарном станке работать.
- Ноги в этом деле, парень, дело не главное. А тут важно, чтоб руки, откуда нужно росли.
Дымов потел, напрягался, вспоминал, чему в училище обучался, да что-то никак эта наука не хотела припоминаться.
- Что ж ты, стерва, творишь! - сквозь вой станка, выкрикивал мастер, - ты мне так все перепортишь! Нельзя же быть таким твердолобым! Это тебе не футбол!
Приковыляет домой Дымов и начинает за женой,  словно хвост ходить.
- Что, добилась, дождалась! Рада, небось, теперь! Все, кончился я, кончился. Радуйся!
           Так и стали изо дня в день скандалы перетекать, пока Дымов водку не распробовал, да так увлекся, что до дома не всегда доходил. Так на Крещение и не дошел. Прилег где-то возле дерева. Приморозило его пьяного, а когда хмель отпустил, домой вернулся,  и не говорит ничего. Поболел он немного, пришел в себя,  а вот ноги совсем непослушными стали. Испугался.
- Лежишь все? - подошла к нему жена.
- Ну, лежу, и что?
- Я думаю,  устала я уже.
- Иди, отдохни, поспи немного. Устала она.
- Нет, это ты уходи, пожалуйста.
              Не стал Дымов перед женой унижаться. Дотянулся до костылей,  да и ушел, не взяв с собой ничего.
              Несколько месяцев он на улице прожил, спал, где попало. Нашли его люди, совсем ходить не мог, снова в больницу отвезли.
             - Теперь, друг мой, я уже ничем не могу тебе помочь. В  Москву я тебя отправлю, пускай они сами с тобой разбираются. - Он рассматривал  черные пятна  на  ногах и качал головой.
- Что значит разбираются?
- То и значит. Обследуют, а там видно будет.
 
             В город отвезли быстро. Так же быстро осмотрели, спросили, где болит, где не болит и объявили: «Ампутация». После этого Дымов уже с трудом разбирал и понимал, о чем это они!

           Лежит он после операции, губы разомкнуть не может. Горло  иссохло, ноги ноют, хотел встать, потрогать их, а не получается, голова кружится.  Попробовал дотянуться одной ногой до другой. Раз попробовал, два - не получается. Как только медсестру увидел, сразу все и вспомнил про ампутацию.
- Сестра, мне ноги отрезали? - Схватил он ее за подол халата, - а то чувство такое, вроде на месте они,  будто ступни зудят.
- Не ноги, а ногу.  Одну оставили. Ту, которую врачи усекли, вы еще какое-то время чувствовать будете. Такое бывает.
            - Обязательно резать надо было? - спросил  Дымов без надежды. Медсестра не ответила.
           Получил Дымов инвалидность. Покатался по своему городку, помаялся, ничего не нашел. Пробовал бутылки собирать,  и это занятие не очень-то у него получилось.
  Подошел как-то к нему  старик на улице. 
  -Что ж ты, глупый человек, занимаешься такой безделицей. Поезжай лучше в столицу, там работу поищу. Бутылки собирать  -  стариковское   занятие.
 
              На вокзале в Москве он  встретил компанию в военном камуфляже, увязался за ними, не отстает. Хороший у них коллектив был. Один на гитаре играл, другой пел - зайдет в вагон, да так затянет, что не наслушаешься,  душу выворачивает.  Все у них было:  и еда, и водка, и комната в коммунальной квартире. Маленькая, тесная, но жили, не жаловались.
- Ты поживи пока, - говорили они ему, - а как хозяин за деньгами придет, может и определит тебя куда?
Хозяин пришел, посмотрел, прикинул, на что способен. Написал на листочке биографию новую.
- Теперь, ты ветеран Чеченской войны, жертва, - говорил он. - Будешь стоять на улице.  Деньги отдавай мне, а с квартирой мы разберемся.
Так и возил хозяин Дымова по всему городу, то на одной улице поставит, то на другой. И все хорошо, не думал Дымов уже давно ни о чем он. Да и что хорошего от воспоминаний, только боль одна.
              Нашли ему место. Поставили. Сиди с рукой протянутой. Только стал он старика какого-то замечать, смотрит и смотрит в его сторону. Каждый день вокруг него крутится.
              Заволновался Дымов, сам стал присматриваться, а может,  и видел  где его, да уж не вспомнишь, слишком сильно переплелись фантазии его с действительностью.
Так неделя и прошла. Инвалид смотрит за стариком, старик за инвалидом, пока не прибежал поздно вечером этот самый дед, сел перед ним на корточки.
- Слушай меня, - глаза его блестели, - слушай и ничего не говори. Тебе разве не надоело вот так жить? Ты разве не хочешь нормальной жизни? Поехали со мной. У нас будет все!
- Выпивка тоже? - Старик показал бутылку.
             - Ну, толкай тогда дед, где у нас все будет?
              Ничего уже не боялся Дымов.
              «Какая разница, тут сидеть или со стариком ехать?», - думал он. Он знал, что ничего не сможет сделать, но из-за непонятной жалости к старику,  не гнал его от себя.

                                                             III
 
По трассе из Москвы в сторону Петербурга плелся старик. Он всю дорогу молчал и всматривался вперед сквозь непроглядную осеннюю морось. Шаркая уставшими ногами, старался не замечать ревматической боли в коленях и недовольного пьяного бормотания инвалида, которого катил перед собой в скрипучей коляске.
    Грязная штанина у пассажира  тяжело свисала и волоклась по асфальту. Он смотрел на нее и никак не решался одернуть. Вымокшая одежда была настолько противна, что совершенно не хотелось двигаться. Дымов временами забывал о том, что сидит в коляске и что старик везет его по дороге. Да и сам старик делал все это по инерции,  ничего не чувствуя и не видя перед собой. Слышался  только мерный шум трассы и монотонный скрип коляски.
          - Скоты! - Крикнул инвалид. -  Ильич вздрогнул. -  Разве это люди? - затряс бородой Дымов вслед пронесшейся рядом машине. - Чуть не задавили, сволочи!
          - Задумался я, - заморгал глазами Ильич, и откатил коляску ближе к обочине.
         - Задумался, - утерев мокрым рукавом лицо, прохрипел Дымов. - Ведь никто даже не подвезет.         
          -Да будет тебе,  идти-то   совсем немного осталось.
         - Им  откуда знать, сколько нам осталось!?
         - Ну, хватит, что раскричался! Глотни вот лучше, - старик достал из кармана коляски  бутылку портвейна и вложил в руки инвалида. Тот жадно втянул в себя несколько глотков, прижал бутыль к себе и вновь опустил голову.
Старик хотел забрать у него недопитую бутылку, но не смог. - Ничего, - только и сказал он, почувствовав горькую обиду за человека в коляске.- Ничего, заживем в доме, в тепле.
         Инвалид засмеялся. Мокрая обвисшая борода его затряслась.
     - Старый дурак. Тебя же обманули, а ты и веришь! Размечтался.
        - Разве можно так смеяться? - недоумевал старик. Инвалид не говорил, а кричал.  А Ильич весь сжался.
       - Я поверил ему, я видел его глаза. Я ведь все о себе рассказал: и про сына, и про квартиру, даже про тебя. Он обещал помочь.
       - Так не бывает. За что? Почему ты ему веришь!?
       - Он добрый человек. Ему стало жалко нас.
       Дымов захохотал еще сильнее, казалось, все тело его сотрясалось от хохота. Было  непонятно, он находится в сильном гневе или же в припадке.
       - Никто не умеет. Я не умел.
       Ильич положил ему руку на плечо.
       - Нет, ты погоди! Старуха в вагоне, открыла кошелек, хотела поделиться,   а там,  кроме пятисотки,   ничего не было! Я видел, как лицо этой тетки побелело. Я смотрел ей прямо в глаза, весь вагон смотрел. Она отдала мне последнее. Думаешь, ей было жалко меня? Нет, ей стало жалко себя. Так же и с домом твоим, папаша!  Выпил, расчувствовался, а потом, наверняка,  и пожалел, что позвал.
       - Глупый, какой же ты глупый. Ведь большинство, я уверен,  жалеют тебя!
       - Большинство - закашлялся Дымов. - Если все такие хорошие, кто же тебя выкинул на улицу? Где твоя квартира? Кому ты нужен, от тебя пользы никакой! Ты ничто, так же как и я!
       - Зачем же ты согласился идти со мной, если не веришь?
       - Увидеть хочу, как в тебя плюнут! - ощерился инвалид. -   Чтоб еще раз убедиться, что я прав!  Не будет у нас другой жизни!
         Ильич остановился.
         - Чего ты встал, - испугался Дымов. - За живое задел, да? Что же ты молчишь? Хочешь бросить меня, посреди дороги?  Обиделся? - снова задыхаясь, закашлял он.
        Старик полез за пазуху, достал мятую бумагу, завернутую в кусок клеенки, осмотрелся по сторонам.
        - Мы уже близко. Вот он наш поворот. Вон впереди кафе у дороги. Видишь, - затряс старик листком, - все сходится! Не обманул! Смотри! - Старик словно ополоумел.
        Он обхватил голову инвалида руками и развернул ее в сторону маленького домика, потом на поворот. И с новыми силами стал толкать  коляску вперед.
       - Что я говорил!?  - восторженно повторял он.
 
 
       Шум гудящей трассы совсем стих. Петляющая лесная дорога, будто прибрежной галькой, была густо усыпана желудями. Она изгибалась резко и пропадала.  Потом вновь появлялась узкой тропинкой - вся  в венах узловатых корней.  В   лужах  отражались высокие полуголые деревья, сцепившиеся кронами.  Показался просвет, деревья чуть поредели и отступили, тропа уткнулась в большие железные ворота с коваными стрелами. Высокий забор красного кирпича,
  подернутый чернотой от постоянной сырости, уходил в лес.
      - Я же говорил, - прошептал старик.
      - Главное, чтобы собак не было, - также тихо ответил инвалид.
      Они замолчали, прислушиваясь к лесной тишине. Но за забором было тихо,
безлюдно, только посвистывала где-то в лесу птица, да шуршал на ветру пакет, в который был укутан большой амбарный замок на металлических воротах.
       - Все так, как он мне рассказывал, - задрожал голос у старика, - вот пристройка к забору. Я не думал, что она такая большая. Тут под лестницей возле двери должен быть ключ. - Он упал на колени в мокрую траву, нащупал жестяную банку и потряс ей перед лицом инвалида. - Не обманул, Володя, он правду сказал!
       От волнения Ильич никак не мог открыть дверь, а инвалид все время оглядывался, прислушиваясь,  пока старик  не втащил его в темное помещение и не запер наглухо дверь. Стоял густой запах прелого дерева, краски и долгой безлюдности.
      - Ни черта,  не видно, - закашлял Дымов, - и краской воняет. Задохнемся ночью.
       Старик уселся на корточки и для чего-то стал ощупывать пол, усыпанный битым стеклом и каким-то тряпьем, словно пытаясь убедиться в его материальности. Темнота в коморке была такая густая, что видно было только нечеткие силуэты. - Вот теперь заживем, Володька, - взял он в темноте руку инвалида. Правильно, родненький?  Это правда.
      - Ты хоть спичку зажги, не видать же ничего, - растерявшись, одернул руку Дымов.
      - Вымокли спички. Завтра посмотрим. Главное, что дом нашли, нашли же, успеем мы еще посмотреть!
      Ильич нащупал топчан и перетащил туда Дымова, накрыл его чем-то мягким, а сам, завернувшись в пыльный бушлат, что валялся на полу, растянулся на верстаке вдоль стены. Ему не хотелось больше двигаться и думать. Он уткнулся лицом в прелый воротник, поворочался на полке и затих.
       - Ты хоть дверь запри, а то мало ли. 
       - Спи, ничего не случится, - промямлил сквозь сон старик, обессиленный долгой дорогой. Вскоре он засопел на груде пыльного тряпья.
 
        Владимир слушал его и совсем не мог подчинить себе сон, он дрожал от холода промокшей одежды и смотрел сквозь темноту в направлении двери. Слушал, как таскает ветер листву, как прыскает редкий мелкий дождь. И казалось ему,  что  кто-то ходит вдоль стен:  осторожно, стараясь не шуметь, переступает на цыпочках и слушает  бормотание деда.  А когда с верстака доносился совсем уж громкий храп, Владимир весь сжимался, словно пружина, зажмуриваясь от страха. Казалось,  сейчас их точно найдут.
         Долго  Владимир так пролежал в полусне,  пока не заметил, как пыльный луч света из заколоченного досками окна, пересек всю коморку и высветил, лежащего старика. Возле стены стоял старый, затянутый пылью платяной шкаф с большим треснутым зеркалом.  Прячась за отражениями перевернутых стульев и каких-то досок, из него выглядывали раскрасневшиеся глаза, опухшее лицо, заросшее спутанными волосами. Владимир не сразу осознал, что это его отражение. В первое мгновение он онемел от страха. Очень давно он не видел себя со стороны.
  Оказалось, представлял он себя совсем иным.  Ему казалось,  что он должен был остаться таким же, как год назад - гладким, выбритым, без мешков под глазами. Владимир  пригладил волосы на подбородке.
        За дверью послышались шаги. Владимир с трудом приподнялся и прислушался. Возле дверей заскрипела щебенка.
       - Ильич, - зашипел Дымов, - вставай. -  Но тот лишь накрылся бушлатом с головой.
       Дверь распахнулась. Владимир закрылся рукой от слепящего света.  На порог вошла женщина. Она на какое-то мгновение замерла. Лица ее не было видно, только контуры.
       - Что вы здесь делаете!? - отступила назад, пряча за спиной кухонный нож.
       - Не бойтесь, мы только переночевали, - закрываясь рукой от солнца, стал оправдываться Владимир.
      Стрик проснулся и выглянул из-под выцветшего воротника бушлата.
     - Как вы сюда попали? - уже смелее произнесла женщина.
     - Как попали!? - разволновался спросонок старик, - ключом открыли, вот как.
Нам Олег Борисович сказал сюда придти, кажется, так его звать!?
     Женщина переступила порог, и слепящий свет перестал закрывать ее. - Олег Борисович? - повторила она. 
     - Да, он самый, - испуганно ответил старик. - Не сами же мы….
     Владимир отполз в полумрак угла и оттуда рассматривал женщину. Кожа у нее, казалось, была настолько тонка, что кончик уха, выглядывающий из-под золотистых волос, просвечивался, обнажая жилки вен.
     - Вы уж простите. Я вас вчера еще из окна увидела, свет побоялась включать. Одна я тут живу, страшно!  Да вы подождите, тут ведь одежды полно в доме. Это все Олег Борисович привез. Он же вот и меня так же взял сюда жить. Я сейчас, - она выбежала на улицу, не закрыв за собой дверь.
      - Чудеса, - проговорил Сергей Ильич, и посмотрел на Владимира, - а я уж думал, погонят. Струхнул, - засмеялся старик. На душе у него стало так хорошо и спокойно, что он, не закрывая дверь, снова залез под бушлат и уснул.
       Сквозь дверной проем был виден желто-красный кусок леса, кусок неба и косая белая полоса от далеко летящего самолета. Владимир закрыл глаза. Сейчас ему впервые стало спокойно. Он ничего не хотел вспоминать, думать, а просто лежать и дышать морозным воздухом, слушать, как шуршит от ветра сухая листва.
    За все время, что они жили в лесу, Владимир почти не появлялся во дворе. Курил, смотрел в окно на большой кирпичный дом и был непривычно молчалив. Лишь изредка что-то бормотал, но долго поддерживать разговор не мог, словно находился в каком-то полусне.
      - Странная какая, - проговорил он как-то.
      - Что? - переспросил Ильич, - Олюшка-то? Смотрю на нее, и жалко становится, сам не знаю почему. Одна живет, в лесу. Тут-то хоть и до дороги недалеко, а все равно,  как же так, в полном одиночестве?
       - Жена она его,  что ли?
       -Может и жена, сейчас много чего странного в жизни происходит - недослушал старик. Только не нам Володя судить. Они живут своей жизнью, а мы вот тут,  будем своей жить. И нам хорошо,  и ей ни одиноко будет. Нас ведь позвали, чтоб по дому помогать, зачем же еще!?  Прислугой, надо думать, как за границей. Денег, может, и не заработаем, а крыша над головой и кусок хлеба всегда будет, - сметая на картонку мусор, продолжал дед.
          Он принял это место,  как должное, как само собой разумеющееся в его жизни, и даже думать перестал о недавнем прошлом. Встанет с самого раннего утра, пока еще слабое осеннее солнце ледяные корки на лужах не растопит, и давай метелкой шаркать по тропинкам или еще чего делать. Словно всю жизнь он так прожил, будто не был он сейчас в чужом доме.
         Владимир же, устав от тесноты домика и постоянного одиночества, иногда выбирался во двор. Покружится вокруг дома, пытаясь заглядывать в темные окна, потом выбьется из сил, встанет посреди двора, закинет голову и смотрит в небо, и затихает.
        Долго крепилась Ольга,  силами собиралась, но потом все же подошла к Владимиру несмело, аккуратно ступая по замерзшей траве. Встала рядом с коляской и не знает, с чего разговор начать.
        - Владимир, как же так, вы,  такой молодой,  и вот с ногами. Тяжело ведь вам, бедненький!
        - Нормально, - развернул он коляску и покатил прочь.
        Ругал его старик по вечерам. Отчитывал.
        - Будь ты поласковее, ну что тебе стоит? Она ведь правда беспокоится о тебе. Ведь не знает тебя, а жалеет. Ведь постоянно о тебе интересуется.
        - Кто ее просит, беспокоится?
        - Ты хоть обо мне-то подумай, - не отступал от него Сергей Ильич, - ну, что тебе стоит, что ты как зверь? Она к тебе и так, и сяк, а ты словно огрызок.
        - Может я и есть огрызок, а ты-то что суетишься? Никак успокоиться не можешь?  Уже неделю носишься, благодетеля ждешь, а он приедет и выгонит тебя в шею. Просто передумает и все!  Надо бы вещички в лесу припрятать, на всякий случай.
       - Я не суечусь. Я работаю.
       - Кому это надо?
       - Тебе, Володька, это надо. Я старый уже, но ты о себе подумай, тебе еще жить и жить!
       - Я не прошу меня спасать и не надо меня учить. Зачем?
        - А за тем, чтоб ты пытался. Я прожил много, больше тебя, и не ездил вот так  - по вагонам в военной форме. Не изображал из себя героя. Не присваивал себе чужие заслуги. Если хочешь знать, Володя, ты всех за сволочей держишь, а ты ведь сам сволочь редкая. Ты когда-нибудь думал о ком-нибудь кроме себя?
        - А о ком мне думать?
        - Обо мне хоть, - сказал старик и затих. - Все же можно наладить.
       - Вот это наладить уже нельзя!? - Поднял инвалид культю. - Прошлого не вернуть!
       - Ты живи. - Подвинул старик тарелку супа. - Крыша над головой есть, еда. О нас заботятся. Кому-то ведь хуже. Нам повезло. Пускай, те, что обманули меня с квартирой, подавятся. Главное, что не убили.
 
 
       Долго жили за забором трое человек. Старик приводил в порядок все, что можно было наладить.
      Владимир все реже выбирался на улицу. Украдкой смотрел в окно. На старика, на Ольгу, которая, бывало, проходила совсем близко и, скрипнув калиткой,  уходила к придорожному кафе за продуктами. 
      Через месяц выпал первый снег. Открыл глаза Владимир, протер запотевшее стекло, а там белое все. Выкатился он из дома, проехал по заледеневшей ломкой траве,  остановился под яблоней-дичкой. Захотелось ему плод сорвать, а до ветки дотянуться не может. И так коляску развернет и эдак, чуть-чуть не хватает, только кончиками пальцев  чиркает по заледеневшей кожице.
     - Они же кислые, - послышался голос Ольги. 
     - Яблоки морозом обдало, они сейчас в самую пору, - развернулся к ней Владимир.
     Ольга сорвала маленькое яблоко и протянула ему.
   - В детстве мы всегда по первому морозцу обрывали дикие яблоки, и уплетали за милую душу, - морщась, говорил он  и никак не решался взглянуть на собеседницу,  - а сейчас и вправду кажутся ядовитыми!
      Ольга спрятала лицо в линялом меховом воротнике, и в краешках ее глаз сложились маленькие морщинки.
     - Я за продуктами…Что-то прогуляться немного захотелось, - после некоторого молчания сказала она.
     - Хотите, - запнулся Владимир, - можно, я с вами, до дороги? В компании все интереснее будет.
      Всю дорогу он пытался что-то рассказывать, но каждый раз ловил себя на мысли, что несет полную ахинею. Она все больше молчала, а когда он заканчивал рассказывать, чуть улыбалась, словно соглашалась со всем, что Владимир говорил. Поэтому он стал чувствовать себя неловко, ему казалось, что его принимают за ребенка.
      - Дедушка - замечательный человек, - неожиданно заговорила Ольга. - Такой вежливый всегда, неугомонный.
      Оба помолчали.
      - Сегодня приедет Олег Борисович, - снова заговорила она, - он звонил мне вчера вечером.
     - Когда-то он должен же был приехать. 
     - Но вы не бойтесь, - заметила она беспокойство спутника, - все, что он сказал, все в силе. Наоборот, он меня все спрашивает, как вы?  Я ведь тоже,  почти так же, как вы тут оказалась, он меня приютил. Он не осмелится выгнать вас.
     - Что же он за человек такой?    Что ему нужно от нас?
     - У вас разве что-то есть?   Просто живите и все….
     - Просто!? Ведь и правда, - разнервничался инвалид и стал слегка заикаться, - что у меня есть? Даже от старика польза, он работящий, да и вы - женщина. Всем есть применение.
     - Ты! - затрясло ее, - чего ты знаешь? Лучше возвращайся обратно, - оттолкнула от себя коляску.
     - Я не это хотел, - запутался в словах Владимир. - Я не то имел в виду. - Но Ольга, не слушая его, побежала к дороге.
       Закатив коляску в дом, Владимир стал шарить по углам, собирать в пакет теплые вещи. Достал из-под матраца несколько пачек сигарет и спрятал за пазуху.
     - Ты куда собрался? - испугался старик.
    - Все, баста, пожил!
     - Да что случилось-то? Угомонись!
     - Чего тут говорить, приедет сегодня хозяин, дождались!
     - Да что ж такого?! - поддался старик панике.
     - А то, что выгонит он меня взашей!
     - Это почему же?
     - Вот увидишь…, мне наплевать. Ничего я уже не хочу. Не создан я для нормальной жизни.
      Вскоре мимо окна прошла Ольга. Владимир, увидев ее, спрятался за шторой.
      - Да что же это, - запричитал старик, - ты ей сделал чего,  что ль!? 
      - Да нет, сказал не то. Пустяки. Что теперь говорить-то!? Отстань дед, отстань от меня,   без тебя тошно!
      - Дурак! А если и,  правда, выгонят? Что ж делать-то тогда?
      - Ничего, дед, не бойся, тебя не тронут.
      - Тебя же выгонят, глупый.  Эх ты, башка,  соломой набита. - Старик так разнервничался, что к вечеру не мог даже встать. Все лежал на новеньком, сколоченном недавно топчане, и стонал.
      - Детушки, глупые!  Что же вы все творите!
 
                                                          IV
 
       В дверь постучали, когда на улице было уже совсем темно. Старик обомлел и затих, синеватые губы его чуть подрагивали.
       Обив ноги у порога, в комнату вошел круглолицый человек в распахнутом пальто.
        -  Приветствую, - раскинул он руки. Я бы раньше приехал, да у меня все дела. - Как же вы тут без меня, не голодали? - улыбался он золотыми зубами. - Сергей Ильич, дорогой, - что же вы так плохо выглядите?   Выздоравливайте, - говорил он, не давая никому вставить слова. - Я же строю, дорогие вы мои, время все не хватает, давно бы уж приехал. Занимаюсь возведением часовенки, какая же она получается ладненькая! Ну,  Бог с ним! Я же вам и гостинцев привез: из одежонки кой-чего, да и так, по мелочи….  Так что приходите в себя, взбодритесь, сегодня будем кушать деликатесы.  Сколько я привез с собой!?    
         - Олег Борисович, - наконец обратился он к Владимиру и протянул руку. - Знаю, знаю, Володенька, мне Ольга Павловна о вас рассказывала…, - он как-то чересчур долго пожимал его руку, - я вам ведь тоже сувенирчик захватил, будете довольны.
        Он поспешно вышел, оставив после себя резкий запах одеколона, и уже с улицы крикнул в окно. - Через часок приходите в дом!
       Старик заметно оживился, ему показалось, что теперь-то все минуло: хозяин дома - в прекрасном  настроении и уж точно не выставит их за ворота, хотя бы сегодня.
       - Ну, Володька, считай, что нам повезло….
       Байбаков и Владимир впервые за все время оказались в большом кирпичном доме. Они стояли у дверей напротив зеркала, смотрели на свои тусклые отражения и никак не решались ступить на ковер.
       - Что же вы стоите? - вынырнул из полумрака комнат хозяин. - Проходите, проходите. Я конечно немного старомоден, но, знаете, мне кажется, что во всех этих старинных вещичках что-то есть…, - указал он на огромный, под самый потолок шкаф из красного дерева и на хрустальную люстру. Какие же я трачу большие деньги на всю эту ерунду? Ругаю себя постоянно,  а удержаться не могу.    Стол в просторном зале светился белой скатертью. От разнообразия угощений приглашенным становилось как-то неловко. Олег Борисович то с одной стороны обойдет гостей, то с другой, то стул подвинет, то выпить предложит. Никак он не мог успокоиться. В конце концов, он, раскрасневшийся, уселся в кожаное кресло во главе стола и залпом выпил стакан вина.
        Разговор никак не шел. Ели молча. Даже слышно было, как стучат в разнобой  трое часов на стенах, как гремят по тарелкам вилки.
       - Дорогие мои, - откашлявшись и ковыряя  вилкой в черной икре, заговорил хозяин дома. - Я вижу, вы смущены. Мне бы очень не хотелось, что бы вы чувствовали себя неловко. Поверьте, я искренне хочу, чтобы  вы чувствовали себя, как дома. Отныне всю эту территорию за забором считайте своим домом. Конечно, вы не привыкли, точнее,  не ожидали ничего подобного. Как бы это сказать….  Представьте, что этот дом, этот участок  - это другой мир, параллельный, которые есть, а тот  -  вас совсем не касается. Все что вы делали, все, что вас беспокоило, осталось за забором. Тут начнется новая жизнь. Теперь вы заживете счастливо. Сергей Ильич, вам нравится костюм, который я вам купил?
        Старик покраснел, встал  по стойке смирно и начал трогать на себе новенький пиджак. 
       - Садитесь, дорогой вы мой, садитесь, что же вы так волнуетесь!?  Это очень дорогой костюм. Но говорю я об этом не потому, чтобы вы чувствовали себя обязанным мне, а потому, чтобы вы могли чувствовать себя человеком. Я хочу видеть счастье в ваших глазах, простите за пафос.  Вы будете ходить в тех вещах, о которых даже думать не могли. Владимир, а вам нравится коляска? Я понимаю, что это не заменит ног. Но эта коляска - последнее слово техники, не надо прилагать никаких усилий, нажал на кнопку, и она поехала. Катайтесь себе кругами.
       - Хорошая вещь, - посмотрел Владимир Олегу Борисовичу в маленькие слезящиеся глаза. - Очень хорошая. Но я не понимаю. Зачем вам все это,  некуда стало тратить деньги? Или вы действительно искренне уважаете тех, кто отдал свой долг родине, воюя на Кавказе.
        Ольга опустила голову, как-то зажалась вся, услышав эти слова,  и искоса посмотрела на хозяина. 
       - Володя, теперь вам не обязательно говорить, что вы воевали. Ну, какой вы солдат, вы посмотрите на себя - смех,  да и только!  Вам поверят разве что совсем неразумные люди. И я не трачу деньги, я их вкладываю, вкладываю в вашу жизнь, - улыбнулся Олег Борисович. - Тратить, между прочим,   есть куда. Я построил уже две симпатичные часовенки, прелесть какие, как конфетки. Это стоит немалых денег, поверьте. Но я все это делаю для того, чтобы люди стали больше уделять Богу внимания, чтоб, может, кто-то замолвил когда-то  и обо мне словечко.
         - А может, вы думаете, что я стану вашим рабом, в благодарность за подарки?  Ведь действительно - подобрали  человека на помойке, посадили  его удобно,  накормили, он и будет, словно собачка, ноги лизать?!
         - Вас, не обманешь, - засмеялся Олег Борисович, - какой же вы проницательный! Вы далеко пойдете!  Да, молодежь уже не та. Правда, Сергей Ильич?  Мы в их возрасте были как-то проще. Не такие искушенные. Молодежь сейчас все знает, во всем такие сведущие!
         Старик в ответ покачал головой, то ли, соглашаясь, то ли, сожалея о чем-то, и каждый раз все хотел открыть рот, хотел что-то сказать, но никак не решался.
         -Что ж,  если говорить честно, есть у меня интерес, почему  вы здесь.  А знаете какой?  Мне хочется сделать вас счастливыми, я хочу дать вам то, о чем вы мечтали в своих подвалах. Что, разве не просил ты там кого-то,  сидя в холодном углу, чтоб у тебя была нормальная жизнь? Вот она, получай, я дал тебе ее!  Я же больше ничего, совершенно ничего от тебя не прошу!  Даже не держу, ты в любой момент можешь уйти, я дам тебе денег. Только,  будь счастлив, - он налил себе из кувшина полный стакан вина и снова выпил его залпом. - Ну, убедил? Друзья мои, я ведь не скрываю, что в жизни, может, и натворил каких-то глупостей, но в душе-то только добра хотел! - Он посмотрел на Ольгу и хотел погладить ее по голове. Та испуганно отпрянула от него, быстро встала и вышла в другую комнату. 
           -Для этого и взял вас!  Для этого строю и помогаю. Вы кушайте, кушайте, что-то я заболтал вас. Заговорился так, что в глазах даже потемнело. - Он плюхнулся в кресло и закрыл лицо ладонью.
          На улице совсем стемнело. Владимир остановился у порога дома и смотрел вверх, слушая, как шевелятся черные макушки сосен, как далеко гудит трасса. Он смотрел в спину Сергея Ильича, уходящего к домику, который так и не проронил ни единого слова за весь вечер. Владимиру не хотелось спать, он был в замешательстве, он  не ожидал ничего подобного.  Наверное, сейчас, сегодня у него началась другая жизнь. Он подышал на замерзающие пальцы, провел рукой по хромированным частям инвалидной коляски, которые блестели в желтом свете окна, и закурил. Где-то в стороне, услышал шорох. Пригляделся и возле яблони, там, где была лавочка, увидел светлое пятно. Владимир нажал на кнопку,  и с легким жужжанием его коляска покатилась.
         Ольга привстала,  когда он подъехал совсем близко. Глаза ее поблескивали в темноте. 
         - Вова, - она схватилась холодной рукой  за его руку.
         - Я знаю, - перебил он ее, - я все знаю!
         Ольга замерла.
         - Понимаю, что тогда в лесу сказал лишнее. Я такой бесполезный, я обрубленный, а ты такая!!  Меня злость берет, ты понимаешь, злость?!  Я ведь,  когда от жены ушел, думаешь, мне не хотелось остаться?  Мне же, казалось тогда, что её  наказал!   А получается-то, Ольга, что хотел  себе жизнь облегчить, чтобы меня пожалели!   Видишь, какое я жалкое ничтожество. Вроде подвиг совершил, отпустил ее, а на самом деле заставил думать, что вина только на ней. А сам,  теперь живу в  шикарном доме, ем черную икру…. Прости,  я  сказал, что ты живешь с этим дедом со злости, со злости на себя,  ты тут ни при чем, ты хороший человек!
         Ольга сильнее сжала руку Владимира. 
         - Глупый, - поцеловала она его в темя, - я совсем нехороший человек, я ужасна.
         Владимир хотел ее перебить, но она закрыла ему рот.
         -Нет, послушай  и ты поймешь, что это за место?  Ты сам примешь решение. Только послушай. Ты видишь, на втором этаже горит свет. Это комната Олега Борисовича.  Он никогда свет не выключает, лампа  горит до самого утра,  пока на улице не станет светло. Он постоянно пьет,  сорит деньгами. - Она склонилась к его уху и чуть слышно прошептала, - его пожирает рак, - все очень-очень запущено. Поэтому его не бывает так долго.  Я знаю, потому что он говорит мне обо всем. Ему недолго осталось. Когда я его встретила, он был совсем другим, я вижу, как этот рак меняет его. Знаешь откуда все эти деньги? Он заработал их на таких, как ты и я!  Он собирал деньги с нищих, он их селил в общежитиях,  давал им  кров и еду, развозил их по городу, знал, где  кого нужно поставить, чтобы больше денег давали. Нас у него было очень  много. Я пришла к нему сама, добровольно,  сразу  как  он предложил. У меня была однокомнатная квартира, я жила там одна с ребенком, у меня совсем не было денег. А Сашенька  все время плакал, мой маленький!  Я выходила с ним на улицу,  он начинал плакать еще сильнее. Я не могла этого  вынести.  Как-то на улице он так стал кричать, что я  не выдержала,  налупила прямо по лицу,  а он все продолжал кричать. И тут ко мне подошла молодая пара, они дали мне денег и попросили, чтобы я больше не била ребенка, чтобы я купила ему что-нибудь поесть. Понимаешь, какая  я?  И на следующий день, я пошла на «заработки». Мне давали, бывало,  даже очень приличные суммы. Как-то в метро я встретила его. Он подошел ко мне,  он так мне сочувствовал!  Он привел меня к себе на квартиру и предложил Сашеньке бутылочку.
        Ольга опустилась на колени перед инвалидной коляской Владимира.
        -Вова, я разрешила дать ребенку снотворное!  Он сказал, что в этом нет ничего страшного! Он стал давать эту бутылочку Саше каждый день, я смогла спать по ночам. Я даже перестала ненавидеть своего ребятенка.  Старик меня Мадонной с младенцем называл, он говорил, что во мне есть что-то,  ты понимаешь, с кем он меня сравнивал!?  Сашенька все время спал,   я даже не заметила, когда он…!  Володя,  я сама своими руками….  Олег Борисович ужасный человек, но я - еще хуже!!!  Если есть куда идти, уходи,  я же буду всегда рядом с этим человеком.
          Владимир, не отрываясь,  следил за каждым жестом Ольги, и  ему казалось, что его лицо стало каменным.
          - Я, - ноздри его раздувались, - хочешь, я его…!
          - Не смей!
          - Да  я, без ног, - не слушал он ее. - Но я могу подкараулить на улице, я не боюсь!
          - Ты слышишь меня? Не смей! Только попробуй что-нибудь сделать! - Интонация ее неожиданно поменялась. - Только посмей!
          - Да ты такая же, как он!? - Вжался в кресло Владимир. - Рассказываешь мне, плачешь, - задыхаясь, говорил он, - Зачем тогда?   Думаешь, я не видел таких?  Думаешь, я не знаю, что вы делаете с детьми - Мадонны, - засипел его голос.
          Он увидел, как в лице ее появился страх и  первый раз за  долгое время почувствовал в себе силу.
          -Ты думаешь, живешь за этим забором, и все?  Не достать вас никому? Ты думаешь, я за эти вот железки буду спасать вас?  Позволять благодетельствовать? А с другой стороны, правда, - рот его искривился, он заерзал в коляске и вывалился на землю. Ольга бросилась к нему.
         - Убери  от меня руки!  Зачем мне эти колеса, я нормальный человек! Я могу и так гулять. Ты видишь, какие у меня сильные ноги? - Он пополз в направлении пристройки.
        - Вставай же, - попыталась она его поднять.
        - Неужели ты не понимаешь, - тихо завыл он, - он же опять за счет всех  нас! Почему  опять!?
        - А почему бы и нет? - раздался голос сзади. - Где бы вы были, если бы не я?  Вы  ждете, что для вас что-нибудь сделают.  Не я же тебя выгнал на улицу?   Я, таких как ты,  научил,  как на этом можно получать деньги!   Разве ты не этого хотел? А ты, Мадонна, кем бы вырос твой ребенок? - Поморщившись, посмотрел в ее сторону Олег Борисович.  - Да ты рада должна быть, что он не будет мучаться, как ты!  Ведь, в первую очередь,  он проклял бы тебя за то, что родила его, дорогая моя Оленька. Ведь ты рада была, когда он спал, я же видел, какими глазами ты на него смотрела, когда он, не переставая, орал днем и ночью от голода! Не надо было, наверное, тебе помогать, посмотрел бы я, что тогда получилось?  Зачем ты его родила, когда тебе самой жрать нечего? Я вам дал возможность жить, а вы теперь судите меня!  Нет уж, дорогие вы мои, не выйдет у вас суда, кишка тонка!  Да и о чем, собственно, разговор?  Ты хочешь убить меня, дорогой, любезнейший Володенька! Какое чудо! Сделай милость, убей, я даже подойду к тебе, а то тебе самому тяжело. Оленька, - принеси, пожалуйста, нож  с кухни, что ли?  - заулыбался он.
         - Не надо….
         -Как же,  не надо?   Еще как надо,  Оля!
         - Что случилось? Володька, что с тобой? - прибежал из домика старик. - Я все жду, а тебя нет!
         - Да вот, Сергей Ильич, упал Володька с коляски, поднять пытаемся, - с каким-то беспокойством в голосе затараторил хозяин. - Вот ведь чудак, не дается, говорит, сам могу.
        - Давай, парень, брось выкобениваться! Залазь в свою машину.
        Владимир не сказал больше ни слова.
        - А я слышу, что возня какая-то, - говорил Олег Борисович, - выхожу, а они тут с Ольгой.  Молодежь, молодежь!  Кто знает, что им в голову взбредет?

 
    Олег Борисович накинул на дверь комнаты цепочку. Щелкнул дверным замком и включил все ночники. Ему не хватало света. Он, по возможности, включал  все лампы. Достал из секретера початую бутылку красного вина и разместился в кресле в дальнем углу комнаты. Кресло его стояло так, чтобы  было видно и дверь,  и окно. Он мог отдыхать только тогда, когда видел все пространство.
    Проглотив залпом стакана вина,  он понемногу стал успокаиваться. Веки его тяжелели, на какое-то мгновение он стал забываться. Вдруг за дверью он услышал шорохи.  Руки его похолодели. Он медленно поднялся и скрепя паркетом подкрался к замочной скважине. Во тьме коридора ничего не увидел. Он чуть приоткрыл дверь и выглянул. На миг ему показалось, что кто-то промелькнул в дальнем конце. Он присмотрелся…. Снова ничего, только в низу,  в тишине, в столовой - тихий стук напольных часов. Олег Борисович затворил за собой дверь и стал прислушиваться, спокойствие больше не приходило к нему. В некоторые мгновения ему казалось, что он опять слышит настораживающие звуки или чей-то плачь. Он убеждал себя, что это ветер воет.
 
    Ильич долго лежал с открытыми глазами, пялился в темноту на желтый квадрат окна большого дома. В домике было напряженно тихо.  Он боялся пошевелиться, боялся разбудить соседа, который так долго и мучительно ворочался. Старик не знал, уснул Владимир или нет. Он еще пролежал какое-то время и медленно, стараясь не шуметь, вышел во двор. В промерзшем воздухе искрилась мелкая снежная пыль в свете,  никогда не гаснущего, окна хозяина дома.
    Ильич поднялся на приступки, еще раз посмотрел в сторону домика и, перекрестившись, вошел в темный коридор. До комнаты хозяина он прошел так осторожно, что под его ногами не скрипнула ни одна лестница, спиралью уходившая на второй этаж. Встал возле двери и никак не решался войти. Там, в дальнем углу коридора, ему послышался какой-то шорох, старик вздрогнул и постучался в дубовую гулкую дверь. Снова присмотрелся в темноту, но там ничего не было. 
    За дверью молчали. Старик постучал еще раз.
       - Кто там? - тихо спросил Олег Борисович, он стоял под самой дверью, приложив к ней ухо.
        - Это я, Ильич, - от волнения у старика перехватило дыхание.
        За дверью все стихло. Потом щелкнул несколько раз замок. Из комнаты выглянул Олег Борисович, он был пьян и потому держался за стену. Они какое-то время стояли и смотрели друг на друга, после чего хозяин снял цепочку с двери. 
         Старик вошел в увешенную коврами и чучелами животных комнату, и присел на стул в самом углу.
         Молчали.
        Олег Борисович налил себя вина и выпил.
        - Будете? - посмотрел он на старика.
        - Нет. Да, - запутался старик, - давайте, - и в очередной раз потрогал свои карманы.
       Олег Борисович отвернулся  и  посмотрел на отражение гостя в стекле.
       - Я…,  - хотел заговорить старик.
       -Тихо. Вы слышите?
          Старик стал прислушиваться.
          - Слышите?   Под окнами, словно кто-то плачет?
          Старик снова прислушался. На какое-то мгновение ему и, правда, стало казаться, что он что-то слышит.
          - Послушайте, будто и не под окнами,  а там в лесу. За забором. - Он  еще постоял и  снова  -  большими глотками выпил вино. - У меня большой забор, высокий. Правда, Сергей Ильич?- он уселся на кровать и обхватил голову. - Я все, все слышу!
          Старик  засунул руку в карман. Олег Борисович заметил это движение, но ничего предпринимать не стал, только инстинктивно сжался.
          - Олег Борисович, - я вот….
          - Да вы не волнуйтесь, что так нервничаете? Я же знаю, что вы все видели, все слышали.
          - Олег Борисович, - громко, собрав все свои силы, сказал Ильич, он  решительно поднялся и вытащил из кармана сверток.
          - Хозяин дернулся, быстро сунул руку под подушку.
          - У меня есть….  Вот все, что  у меня осталось от квартиры. Тут несколько тысяч.
        Олег Борисович в недоумении смотрел на деньги. Губы его дрожали, он медленно вытащил руки из-под подушки. Привычный жест. Снова ему отдавали те, у кого ничего не было. Ему было это на руку, когда только начинал делать он деньги, как модно было тогда выражаться. Когда тысячи людей побирались и платили ему за малейшую надежду.
 
         Стадом, которое он,  как  овец,  пас на столичных улицах, казались ему эти беспросветные неудачники.  Он думал, он планировал, он сумел выжить в современной капиталистической   России! 
         Но нужны были  новые идеи, слишком быстро стало появляться, таких же успешных,  как и он. Он судорожно хватался за любое  дело,  не считаясь ни с чем.  Ольга пришла к нему, как спасение. Мадонной с младенцем назвал он ее. Несчастную с ребенком на руках пожалеет любой, расчувствуется и даст на прокорм!
         Дела пошли в гору,  во всех концах города у него жили «Мадонны», только к Ольгиному ребенку он стал чувствовать непонятную тягу, но не мог перенести его крика. Тогда он и выдумал,  давать ему снотворное. Все просто,  ребенок спит, мать спокойна и бесконечно благодарна. Олег Борисович гордился собой. Но и подпускать совсем близко Ольгу  не позволял себе - помнил кто он, а кто они!
       Умер в начале весны ребенок. Не обращал бы внимания Олег Борисович на притихшую мать,  да что-то не приходили в голову новые революционные идеи. Впервые воочию он увидел свою ошибку,  и не знал, в чем  больше просчитался?  В том, что втянул в свой «бизнес»  матерей с малыми детьми,  или то, что слишком привязался к одной из них.
       Олег Борисович   рассматривал старика.
       - Не гоните Володьку, молодой он еще. Пропадет. И сын у меня такой же. Помните, я рассказывал, посадили его. Надолго посадили, - сбивчиво объяснялся старик, - не доживу я. Можно, он потом будет тут вместо меня? Он убийца. Но он нечаянно, не со зла это сделал, я знаю. Олег Борисович, дорогой, ведь только на вас одна надежда! - Старик протянул деньги, потом еще помялся и хотел было встать на колени. - Я буду у вас делать все,  что скажете. Я справлюсь, только примите его. Ведь, я дурак, ничего же для него сделать не смог, ни от чего не уберег, да вот и без дома оставил.
        - Убери, - посуровел впервые хозяин, - подошел к нему вплотную. - Что ты мне даешь? Я же тебя позвал, я ничего не просил.  Как ты посмел? Я  дарю вам все это! Как можно быть таким недалекими? Живите! Приводите сыновей, дочерей. Мне ничего не жалко, я  все вам отдаю. Чего вам не хватает?  Почему нельзя просто наслаждаться жизнью? Чего этому калеке не хватает, или этой уличной девки? Ведь я дал им шанс на новую жизнь, а они ходят как на каторге, мне противно смотреть на них.  Ты, старик, тоже ведь ненавидишь меня, ведь так? Ты же все знаешь. Только ты хитрей.  Ты молчишь. Ведь ты знаешь выгоду. Правильно, так и надо!
         - Я не хочу никакой выгоды, я только хочу, чтоб у моего сына могла быть жизнь, вот чего я хочу, только этого.
        - Выпей со мной.  Говорят, спиртное объединяет. У меня, старик, никого нет! Я один. Пускай, твой сын приезжает. Хочешь? - Он подошел к секретеру, достал бумаги на наследство дома, подержал их дрожащими руками и снова убрал в папку и щелкнул замком.
        - Скажи мне, - можно человеку все простить? Можно на старости лет простить? Ведь должен быть шанс, ведь так? Ведь у тебя, у Володи появился шанс изменить жизнь. Ты бы мог меня простить, зная, что я….  Да, собственно, какая разница.  Я делал это, чтобы выжить. Каждый  крутился, как мог. Ведь я только жить пытался, старик!  Брать  от жизни,  все, что по силам. Ты простишь меня, простишь за то, что я пытался выжить?
        Он снова налил себе вина. -  Вот и хорошо, мне же больше ничего не надо. Это я перед вами на колени должен становиться, - он упал перед стариком и обнял его колени. - Только твое, дед, прощение!
        Старик попытался вырваться, но Олег Борисович   крепко держал его.
       - Ну ладно, хватит, - неожиданно изменился тон Олега Борисовича. Он поднялся с пола, отряхнулся. Лицо его выпрямилось, потупело. Глаза смотрели сквозь старика.
       - У меня рак, Ильич.  Запустил я себя.  Ну да ладно, иди уж к себе, не до утра нам с тобой сидеть и обниматься. 
 
 
       Старик увидел, как потух свет на втором этаже хозяйского дома. Он стоял посреди поляны и смотрел вверх, а в окне был виден темный силуэт или это только так казалось.
       Старик  вошел в свой домик. И пусто ему показалось в нем.- Володька! - Позвал он,  - ты спишь? 
       Ему никто не ответил. Он осмотрелся.  Старой коляски тоже не было.
       Старик выбежал за ворота. Эхом забился его окрик в деревьях и затух. Он посмотрел в сторону дороги, прислушался. Потом обернулся к дому, там, в темном окне ему снова померещился силуэт. Старик подумал, все равно его никто не увидит.  Зашел в дом, собрал кое-какое тряпье,  снеди  и  заковылял в сторону трассы, мелькавшей огнями проносящихся машин. Вышел он из леса, стоит, присматривается, не знает, куда молодые подались? Потом,  словно мошка ночная,  потянулся к свету,  в сторону придорожного кафе: под мерцающей тусклой лампой сидел Владимир в своей старой коляске и Ольга рядом с ним на лавочке, как можно теснее, прижимаясь, худенькими ножками к металлическим спицам колес, словно к живому телу Владимира.
        Ильич никак не решался объявиться.  Он стоял,  смотрел на них, притихших и задавленных. Они казались слепыми щенками, которые жались друг к другу, не зная, что делать дальше? Еще несколько мгновений назад Сергею Ильичу хотелось обругать  беглецов,  устыдить их в том, что они бросили его, а теперь он просто жалел их  до боли в груди.
         Он набрался сил и  зашагал к ним, заскрипев придорожной щебенкой. 
Ольга вздрогнула, ее маленькое личико побледнело больше обычного. Она сильнее прижалась к Владимиру и опустила глаза.
           - Детушки, - не зная, чего и сказать, стал застегивать верхнюю пуговицу рубахи старик, - а как же,   куда...?
          - Ильич, - уставился Владимир в переносицу старика, - мы дальше пойдем. Вперед. Мы теперь точно не пропадем, у Ольги есть кое-какие сбережения. Да чего тут говорить,  справимся. Я на руках ходить научусь Ильич, клянусь, но жить мы будем. Давай с нами. Там впереди много деревень, куча домов брошенных, а может, и в Питере потом счастье найдем? 
          Ильич посмотрел вдаль - ничего не было видно,  кроме маленьких огоньков. Он торопливо достал из-за пазухи сверток и положил Владимиру на колени. - Здесь много…, - и поцеловал его в голову, волосы Владимира пахли сеном. Потом подошел к Ольге прижал ее к себе и, не говоря ни слова, поплелся обратно в лес, в сторону высокого кирпичного забора. Несколько раз ему показалось, что его кто-то окрикивал. Он останавливался, всматривался в темноту и снова шел. Он практически ничего не видел, кроме слабых очертаний тропы и движущегося навстречу темного пятна.
          Олег Борисович увидев Ильича,  остановился, в руках у него были какие-то бумаги. Всю дорогу до дома, он крутил их в руках, несколько раз пытался отдать Ильичу, но все никак не решался, а потом и вовсе убрал за пазуху.
    Владимир и Ольга не стали ждать утра, они пошли вперед сразу же после прощания и ушли уже далеко. Они торопились.   Куда они шли, они еще не знали. Только бойче крутил колеса Владимир и не давал Ольге помогать, а та семенила за ним, боясь отстать от своего заступника.
Хостинг от uCoz