Волк
Опубликован в альманахе "Незамкнутый круг"
Возле дома остановился трактор. Послышались громкие голоса, смех. У конуры захлебывалась
полу воем лайка Марта, встречая ранних гостей.
Семидесятитрехлетний старик Валентин Яковлевич Карпухин, подошел к окну, потом
посмотрел на настенные часы. Шесть утра. Один из мужиков с улицы заметил Карпухина.
-    Валентин! - замахал он руками, - убирай псину, смотри, чего мы тебе притащили.
Успокоив собаку, старик торопливо подошел  к мужикам, с трудом скрывая любопытство.
На салазках, с окровавленной пастью лежал волк. Огромный, со светлой манишкой на груди
хищник был килограммов около восьмидесяти. Его черный, словно  остекленевший глаз,
смотрел куда-то в серое зимнее небо. Недавно сильные лапы, неподвижным грузом свисали
книзу.  Холодок прошел по коже Валентина Яковлевича: давно он не видел таких больших
волков. Он чуть попятился назад и взялся за штакетину изгороди.
-    Во, Валентин, какого завалили! - пнув ногой зверя, с гордой ухмылкой сказал Степан
Надеждин. -  Чудом попал, с первого выстрела и представь, в голову.  Флажки часа в три
расставляли. А сколько там снега, Яковлевич, это просто застрелится. Аркаша не даст соврать,
по самые не балуй провалился. Нет, и ты понял, меня на этом месте и оставили.
-    Кто тебя оставлял! - возмутился Аркадий Андреев. - Яковлич, ты понял, заперся в сугроб и
возится там. Ну, представь, время не ждет, явно же волк находил, а этот барсук мнется, вот мы
его там и оставили. И надо же зверь на него выбежал.
-    Дай я сам расскажу! - перебил Надеждин. - На меня он выбежал. Так вот, стою я в этом
сугробе, думаю: «какой там волк, самое паршивое место досталось». А ружье все-таки зарядил -
кто его знает. Час я в этом сугробе простоял,  плюнул уж на все. Закурить, было, только
собрался. Гляжу - бежит, здоровый такой. У меня от неожиданности и сигареты-то вылетели.
Ружье вскидываю. Бум, потом еще раз, и волчара, как сноп, хлобысь и лежит, не шелохнется.
-    Да, здоров нечистый, полтора метра, - прищурив левый глаз, оценил Андреев.
-    Мы, Яковлич, вот по какому делу, чучело бы надо сделать, сам понимаешь, зверя такого не
часто возьмешь, а тут и детишкам в школу снесем. А за счет денег, оплатим. Нам за него
тысчонку отвалят без разговора.
-    Ну, что, Валентин, возьмешься?
-    Выгодное дельце, уважь мужиков, а, - жалобно протянул Андреев.
Карпухин молча смотрел на зверя. Глаза старика застыли на обездвиженной голове хищника.
Даже толком не слышал восторженный рассказ Надеждина. Он провалился в черную глубину
волчьего глаза. Где одинокой звездой отражался утренний свет, который никак не мог покинуть
остывшее тело.
-    Возьмешься? - не отступал Андреев.
-    Да. Будет как живой. Ребятишкам понравится.
-    А, вот еще что Валентин, ничего, если я с тобой посижу? Уж больно мне охота научиться
чучела делать. Ты ж единственный у нас, кто этим занимается в округе.
-    Приходи, коли хочешь, - с ноткой холодного безразличия ответил Карпухин.
 
Белоснежная, недавно выбеленная печь укутала все комнаты сонным, немного дымчатым
теплом. Жена Карпухина, Полина Валерьевна, вытирая со лба капельки пота, пошевелила
кочергой дрова. Сухие березовые поленья, нет-нет, да и давали о себе знать: щелк, щелк, и из
печки вылетело два красных уголька. И очертив полукруг, упали на прибитую к полу жестянку.
Душно, мол, там - невмоготу, и, испустив последний дымок, затухли.
-    Ты избу-то не спали, - улыбнулся Валентин Яковлевич, а то до конца зимы долго еще, так и
придется на улице помирать.
-    Да полно тебе фантазировать, руки давайте лучше мойте, а то по локти извозились с
животиной со своей. Да уж садитесь, поешьте, - поставив в угол кочергу, предложила Полина
Валерьевна. - А здоров, пра здоров, окаянный. Уж в деревню-то не прибегали бы, а то по утру
за водой пойду, он же такой меня за раз в лес уташит. - Уперев руки в бока и качая головой,
сказала Полина Валерьевна.
-    Да у тебя, Полька, мясо больно жестко, волки-то не дураки, поди, старого мяса и в рот не
возьмут, - засмеялся Карпухин. Надеждин, тоже отбросив в сторону инструменты, заливался
звонким, почти детским смехом.
Полина Валерьевна схватила висевшее полотенце и бросила в старика. И как-то по молодецки
развернувшись спиной и, поправив прядь седых волос, подошла к столу. - Старый, а ума нету.
Нет, вы посмотрите, что один, что другой. А ну за стол, как робята малые.
В самом центре стола стояло большое железное блюдо с рассыпчатой картошкой. Рядом
соленые опята чуть поблескивали маслянистыми головками, выглядывая из-под белесых колец
лука. Черный хлеб, сало; все это на фоне обледеневшего стекла и завывающей на улице вьюги
казалось еще вкуснее и желаннее.  
Сев за стол и пропустив рюмочку первача, Карпухин неторопливо и с каким-то особенным
смаком стал рассказывать о своей молодости.
-    На волка я стал ходить лет в девятнадцать, - завел не торопливую беседу Карпухин. - Дело
после войны как раз было. Дай бог памяти, в сорок седьмом. А тогда по деревне по нашей
повелось, что коров никто не держал, а, в основном, у всех козы были. Много их тогда паслось,
на семью приходилось по две, а то и по три. Вот тогда-то и пришла беда. Сразу после войны-то
на волков никто и внимания особого не обращал. Не было у людей, что от них прятать. Да и
питались серые мертвечиной, в основном. А тут, как бес вселился, средь бела дня срезали по
семь коз. Это где ж видано. Тогда то и взяли ружья все мужики. Да что уж за мужики, три
калеки, да нас молодых человек с пять, - махнул он рукой. - Я к охоте тогда не особо хорошо
относился, не интересовала она меня, выучиться хотел, книжки кой-какие читал, по деревни
походишь, у кого какую-нибудь книжонку затертую да найдешь. А как отстрел серых начался,
какие там книги, и днем и ночью в лесах. В колхозе хорошо тогда делали, за убитого волка козу
давали, а за волчицу и все две. О-о, тьма сколько тогда зверя перебили, телегами из леса везли.
Но потом затишье наступило. И  прибежал как-то ко мне дружек мой Семен Алтынов, кричит,
мол, с порога, что волки в сарай к нему пробрались, двух коз зараз подрезали. След, говорит,
кровавый на зада ведет. Я его-то успокоить хочу, говорю, что завтра мужиков соберем, да
пойдем. А он, чумовой, дверью хлопнул, да один побежал.
-    Да ну, на волка один.
-    Горячий был паренек, ни черта не боялся.  В глаза ему бывает, смотришь, а они у него прямо
светятся, все сразу видно загорелся, не остановить его ничем. Он борону таскал столько, что все
мужики рот раскрывали. Его даже гарусом прозвали. Был у нас конь тягач один, здоровый
такой. Подох на пашне, кормить нечем было, а работал много, вот и не выдержал.
-    Ну, так что, убил волка или нет?
-    Убил. Волчицу. Тоже здоровая была. Он ее подранил, и чтоб патроны не тратить, ножом
брюхо распорол от задних ног и окурат до груди.  Пришел тогда, в крови весь, тянет на салазках
тушку. Довольный, говорит, завтра, мол, опять пойду, один убежал.
Степан закурил сигарету. Густой, синеватый дым расползаясь по комнате, медленно таял.
-    Один! - восторженно повторял Надеждин. - Как угораздило?
-    Ну ладно, все, пора по домам. Засиделись мы с тобой. Женка небось тебя заждалась, иди
приголубь, уж больно она у тебя хороша. Был бы я, Степан, помоложе, прости господи, увел бы,
как пить дать увел.
-    А как же чучело?
-    Все завтра, ты не торопись, всему свое время, мы сегодня и так много чего сделали. А кости
пусть пока в растворе полежат.
Проводив Надеждина, Карпухин еще долго не мог уснуть. Он лежал на кровати, поглаживая
пристроившуюся рядом кошку. Из краешка правого глаза медленно, по старческим морщинам
скатилась невольная слеза. Холодный  лунный свет лежал на вязаном половике. Причудливая
тень от бочки с волчьими костями, так и оставшейся стоять посреди комнаты, расплывалась на
двери. Вот так, вот так, дразнили настенные часы. Показалось ли, нет в этот момент Валентину
Яковлевичу, но он услышал протяжный волчий вой. Такой тоскливый, холодящий душу вой,
разносящийся откуда-то издалека, пролетая по полям, вместе с завывающей пургой. Сколько
страдания было в этой песне и сколько неисчерпаемой силы. Может, Карпухин уже спал, и это
был всего лишь сон, который снился ему с девятнадцати лет и заставлял вскакивать по ночам в
страшном ознобе и, прислушиваясь, слышать лишь, как мучается ветер, залетая под крышу
дома.  И как замерзшая веточка березы, раскачивающаяся из стороны в сторону, стучится в
окно.
Карпухин открыл глаза. Встал. Походил по комнате, скрепя половицей.  Выглянул в окно.
Поземка словно одеялом закутывала узенькие тропинки, протоптанные за день. Закурив,
Валентин Яковлевич сел возле теплой печки. Красный уголек то тускнел, то снова возвращался
к жизни при очередной затяжке. Из головы никак не выходил январь сорок седьмого, тот,
который перевернул многое в жизни Карпухина.
Все началось с того, что около двенадцати дня к нему прибежал сосед.
-    Валек, открывай, где ты, мать твою! - послышался громкий крик с улицы.
Карпухин выбежал на крыльцо в одной рубахе, не обращая внимания на мороз.
-    Ты что разорался!
-    Спишь все! Давай одевайся, все мужики возле Алтынова дома собрались!
-    Да что такое? Успокойся, скажи путем, что случилось.
-    Что случилось, что случилось, эх! Семена волки задрали.
Валентин, больше не расспрашивая, бросился обратно в избу, споткнулся о помост, больно
ударившись об пол локтями. Поднялся и тут же начал в спешке собираться. Накинул
телогрейку. Схватил со стены ружье с патронташем и выскочил на улицу.
Возле дома толкались мужики с ружьями, завывали собаки. Бабки и женщины, словно наседки,
толпились возле саней.
-    Да на кого же ты меня покинул! - Резанул по сердцу, плачь Зинаиды Алексеевны. - Золотой
мой. Ой, сыночек ты мой, да что бы они передохли все, твари. - Она упала на окровавленную
грудь сына. Обнимала его, гладила по заледеневшим волосам. Карпухин подошел ближе. Из-под
узких, посиневших губ Алтынова виднелись стиснутые зубы. Глаза были накрыты платком. На
левом порванном ухе  свисала кроваво-черная сосулька. Из-под неаккуратно уложенной
телогрейки выглядывало растерзанное горло. Валентин отвернулся. К горлу его подступила
тошнота. Он не мог снести этого.
***
На холод никто не обращал внимания. Уже около пяти часов прошло, как мужики проходили
километр за километром по лесу, но ничего не нашли. Ночная метель замела все, все, что могло
как-то помочь. Сумерки спустились неожиданно, резко обрушились, как это часто бывает в
лесу. Потеряв надежду, охотники, вымотанные и злые, возвращались домой. Карпухин, слушая
мелодичный стон снега, доносящийся из-под валенок, плелся вперед. Где-то впереди, с боков
доносились голоса, хруст ломающихся веток. Валентин остановился. Стянул  рукавицы и,
захватив немного снега, отправил в рот. От холода заломило зубы. Выбросив оставшейся комок,
Карпухин хотел было закурить, но почувствовал на себе чей-то взгляд. Медленно поднял глаза.
Перед ним, метрах в двадцати стоял волк. Это был тот, наверняка тот, который задрал
Алтынова. Иначе и быть не могло. Огромный, залитый серебряным светом, он стоял боком,
повернув голову с парой блестящих глаз прямо на обомлевшего Карпухина. Дрожащими
руками, не сводя глаз со зверя, Валентин поднял ружье. Занемевшими пальцами взвел боек.
Волк двинулся с места и стал подходить ближе. Его белая манишка выделялась сейчас особенно
четко под холодным светом луны.
Прищурив левый глаз, Валентин, словно в забытьи, смотрел на хищника  через мушку.
Карпухин уже отчетливо видел горящие глаза, оголившиеся десны волка.
Надавив на курок, Валентин услышал слабый щелчок. Патрон. В суматохе он забыл зарядить
патрон. А волк так и стоял напротив, не двигаясь. Пасть его изогнулась словно в какой-то
«улыбке», жуткой, холодящей звериной улыбке. Валентин прижал ружье к груди. Ему казалось,
что сейчас он сойдет с ума. Он не знал, кричать ему или же так и стоять молча и дожидаться. В
этот момент в голове пролетели невольные мысли о том, что лучше бы умереть дома, на теплой
кровати, а не быть растерзанным в лесу голодным зверем.
А хищник так и не сдвинулся с места, впиваясь в незадачливого охотника глазами. Только
сейчас Карпухин заметил, как снизу под волком накапали черные капельки крови. Зверь
понюхал воздух. Закинул свою голову к бесконечному звездному небу. Но только какой-то
сдавленный выдох донесся из его груди. И так же тихо, как и появился, не оглядываясь,
медленно скрылся в ночном лесу. У Валентина подкосились ноги. Схватившись за дерево, он
медленно опустился в снег.
Докурив третью сигарету подряд, Карпухин бросил взгляд на бочку с волчьими костями, на
шкуру. Теперь-то он отчетливо слышал сквозь вьюгу протяжный вой, сродни поминальному
плачу, который прокатывался на долгие километры вперед и, прежде чем раствориться, достиг
таки своей цели.
Когда на следующий день Надеждин пришел вновь в дом Карпухиных, волчьей шкуры и костей
там уже не было.
А Валентин Яковлевич опустив глаза, предложил взамен ему много пушнины, столько сколько
запросит.
-    Должок за мной был, - отвечал Карпухин, глядя на ничего не понимающего Надеждина. - Ты
уж прости, брат.
Э-эх! - махнул рукой раздосадованный Степан. От досады у него чуть не заслезились глаза. Но
старику все же не нагрубил. Уважал. И не сказав больше не слова, вышел во двор. Да если бы
Надеждин и знал, в какое место в лесу Карпухин отнес кости, то все равно бы не пошел искать,
потому как старик просто так ничего не делал. Значит, была на то серьезная причина.
Единственное его мучило, как объяснить мужикам.
Хостинг от uCoz