Заметки о прозе писателя Дмитрия Щелокова (журнал "Московский вестник", № 3, 2007 год)

Газета «Московский литератор»

Номер 17, сентябрь, 2007 г.

Виктор Рыбалко

«РОМКИН ВАСИЛЁК»

     Бродит по окраинам Руси человек. В одну деревеньку зайдет, в другую, в третью. Властью
забытые, жизнью забитые "топорщат к небу свои дома", упорно цепляются они за сухой каменистый
суглинок или ненадежный песок своими покрюченными угластыми корнями веков. Немногие их
жители упорно не хотят превращаться в "поселенцев", в электорат, в послушные винтики адской
государственной машины, несмотря на то, что она высосала из этих деревенек почти всю мозговую и
хозяйственную мездру, оставила лишь брызги, капли того "меда-пива, что по усам текли, да в рот не
попали". Но и в этих каплях такая живучесть, такая сжатость, спрессованность истой силы, от которой,
случись надобность, вновь выплеснется животворная завязь, кажется, уже утерянной русской души.
     Ходит человек, присматривается, поселяется, прибивается иногда под крышу деревенского дома
надолго, как в рассказе "Человек", всем улыбается, стремится помочь. Он глухонемой. Вдруг этот
недостаток превращается в достоинство: ему, убогому, жители начинают изливать свои грехи. А кому
еще? Ни церкви, ни попа в деревне нет. А этот человек улыбается, иногда мычит, будто понимает.
Велик ли грех Михалыча: кошелек с деньгами у утопленника бес попутал взять? Козленка на них
купить, да на жизнь чуть хватило. Мечтал вернуть родным, да из каких-таких сельских копеек
выгадать? Не получилось. И затаилась в душе вина, растет, ширится, покоя не дает. Вырос козленок в
козла, стал почти другом. Символично: в народе образ козла ассоциируется с чертом. Вот и ходит
Михалыч с ним вдвоем по селу, как с ожившим грехом своим. И когда по ошибке попросили
Михалыча деньги вернуть, так сердце его не выдержало. Думал, что именно те, утопленницкие, деньги
требуют. Помер он, перед смертью решив, что немой его выдал. "А козла забили и сварили студень на
поминки". Так наступает расплата за людской грех, а на самом деле это напоминание притчи заповеди
"Не укради". У всех, ее нарушающих, свои козлы в душах и смердение от них же, и живут они в страхе,
и умрут с перепугу... Да и тетка Матрена, продающая самогон, наказана. Пьет горькую сын ее, запила и
загуляла, а потом пропала невестка. До радости ль в жизни тут? В их местах даже природа не радуется:
"Улетучилась дымная торфяная духота. Лето покидало Черную речку и радовалось этому и, как часто
бывает, плакало, плакало от долгожданной радости. Мужики затосковали, стали пить больше, все чаще
стучались в стекло, словно ночные мотыльки. Веретягина открывала окно и из темноты слышала
обычное: "Теть Матрен, одну"…
     Постепенно отношение к Человеку изменилось, "в тех домах, где его так хорошо принимали,
…видеть его не хотели". И понятно почему: кому охота на свою вылитую грязь (Человека) смотреть?
"И Человек исчез из тех мест…"
     …Да только в других появился, в другой деревне, в другом рассказе под названием "Волк". Это
целая драма о том, что все живое вокруг нас оно не просто так, не просто рядом, а от нас зависит, как
и мы от него. И наступает время прозрения, когда "должок надо отдать".
     …Из убитого огромного волка хотят сделать чучело в школу. "Карпухин молча смотрел на зверя.
Глаза старика застыли на обездвиженной голове хищника... Он провалился в черную глубину волчьего
глаза. Где одинокой звездой отражался утренний свет, который никак не мог покинуть остывшее
тело…". И жена старика, Полина Валерьевна, поражается матерости волка:
     "А здоров, пра здоров, окаянный. Уж в деревню не прибегали бы, а то по утру за водой пойду, он же
такой меня за раз в лес утащит, уперев руки в бока и качая головой, сказала Полина Валерьевна.
      Да у тебя, Полька, мясо больно жестко, волки-то не дураки, поди, старого мяса в рот не возьмут,
засмеялся Карпухин…
     Полина Валерьевна схватила висевшее полотенце и бросила в старика. И как-то по-молодецки
развернувшись спиной и, поправив прядь седых волос, подошла к столу".
     А? Какова картинка нарисована!! И небезразличие, теплота чувства друг к другу до сих пор жива в
стариках.
     Какие диалоги в рассказах Дмитрия Щелокова! Прям из жизни.
     …А потом потечет воспоминание старика о днях молодости. Как такая же огромная волчица
задрала его ровесника. И вновь картинка:
     "Возле дома толкались мужики с ружьями, завывали собаки. Бабки и женщины, словно наседки,
толпились возле саней.
      Да на кого же ты меня покинул! резанул по сердцу плач Зинаиды Алексеевны. Золотой мой. Ой,
сыночек ты мой, да что бы они передохли все, твари. Она упала на окровавленную грудь сына.
Обнимала его, гладила по заледеневшим волосам. Карпухин подошел ближе. Из-под узких,
посиневших губ Алтынова виднелись стиснутые зубы. Глаза были накрыты черным платком. На левом
порванном ухе свисала кроваво-черная сосулька. Из-под неаккуратно уложенной телогрейки
выглядывало растерзанное горло…"
     И когда охотились на зверя, "Карпухин… почувствовал на себе чей-то взгляд. Медленно поднял
глаза. Перед ним метрах в двадцати стоял волк. Это был тот, наверняка тот, который задрал
Алтынова… Огромный, залитый серебряным светом, он стоял боком, повернув голову с парой
блестящих глаз прямо на обомлевшего Карпухина. Дрожащими руками, не сводя глаз со зверя,
Валентин поднял ружье. Занемевшими пальцами взвел курок.
     Волк двинулся с места и стал подходить ближе. Его белая манишка выделялась сейчас особенно
четко под холодным светом луны.
     Прищурив левый глаз, Валентин, словно в забытьи, смотрел на хищника через мушку. Карпухин уже
отчетливо видел горящие глаза, оголившиеся десны волка.
     Надавив на курок, Валентин услышал слабый щелчок. Патрон. В суматохе он забыл зарядить..."
     А почему должок Капухину нужно отдать, и как отдал это весь рассказ читать надо. И по прочтении
станет ясно, что все мы, живые твари, понимаем друг друга, понимаем взаимосвязь между нами,
запоминаем, что творим и делаем, не только мы, "умные" люди, но и "неумные" звери они тоже
понимают и запоминают, вот ведь как в жизни-то настоящей, не придуманной, не асфальтовой, не
городской, где кажется, что мясо и колбаса растут прямо из-под прилавков…
     А потом, в третьей деревне, Человек встречает девушку-калеку Зою. С нею по картежному
проигрышу должен провести ночь парень. И верит она ему, почти верит его уговорам:
     "Ты никогда не думал, что мы как бабочки… Вот ведь посмотришь, ползет гусеница, страшная
уродливая, даже прикоснуться боишься. А она завернется в куколку, словно в гробик. Понимаешь, она
умирает, а потом рождается снова. Она прекрасная, совсем не такая, как была раньше. А может, и мы
здесь только начинаем…"
     А потом, выпустив парня ночью на улицу, "смотрит Зоя в окошко, на далекий сгорбившийся фонарь
и улыбается, теребя в руках Ромкин василек. На улице ни одной живой души, только рисуется в
темноте темный силуэт и пропадает… Обман зрения. Глаза у Зои закрываются, но она борется с этой
слабостью, она не хочет спать, ей не нужен завтрашний день, пусть он придет позже…"
     В следующей деревне Человек узнает, что там живут две сестры, с войны оставшись сиротами. Как
старшая пошла за хлебом и потеряла талоны, что было равносильно смерти. И умерла мать, и не
простила ей этого младшая сестра. Путь от деревни, что раньше, в войну, для маленькой, что сейчас,
для старухи, полон трудностей и опасности. И погибла б Шелкова, замерзла бы в пути, не случись
предвыборной агитации, не наткнись тракторист на лежащую в снегу Шелкову.
     " Ну, мать, с тебя, прости Господи, стакан за спасение, оббивая ноги о приступки, прокряхтел
тракторист.
      Да мне не жалко, сынок, я тебя и накормлю сейчас, только дай согреюсь немного. Она скинула
обледеневшую телогрейку, рукава которой так и остались торчать в стороны, стянула с печки
стеганое одеяло и, прислонившись спиной к теплому кирпичу печки, уселась на полу".
     А после быстрой еды "тракторист натянул на голову шапку, взял со стола недопитую бутылку и, не
застегиваясь, вышел. В дверях он остановился, хотел что-то сказать, потом вернулся, забрал со стола
листовки, в сенях крякнул чего-то и хлопнул дверью.
     Трактор на улице взревел, выплюнул в темное небо клубы сизого дыма. Дернулся и поехал вперед,
лязгая траками гусениц. На повороте Сергей обернулся, но из замершего окна, кроме темных
силуэтов, никого не было видно",..
     Эти рассказы прозаика Дмитрия Щелокова они из тех, которые запоминаются навсегда. Потому
что в них показано то же напряжение жизни, что и в старательских рассказах Джека Лондона. И там, в
далеком промёрзлом Клондайке, и в наших окраинных деревеньках человеческая жизнь постоянно на
грани риска: можно заболеть, сломать ногу, заблудиться, никто тебя не найдет, помощи не окажет. В
торопливости прочитав их, можно подумать, что эти рассказы о закате, о конце деревни, о начавшемся
одичании, запустении русской избы, русского сердца.
     Но нет! Как и в жизни, подмеченной острым глазом Джека Лондона, когда на голом месте, из
ничего возникают поселки, города, рождаются люди. Так и в глухоманной Руси это напряжение из
бытийного поля насамогоненных мужиков и надломленных постоянной ручной работой баб, случись
нужда, тут же наплодит русских людей, для которых заокеанские стратеги уже рубят дерево, чтоб
склепать огромный крест.
     Нет, Дмитрий Щелоков прав. Ромкин василек не пропадет, не исчезнет. Его не будет в мире, но он
останется в памяти девушки. А потом? Что ж, потом будет так: если страшная гусеница в свое время
превращается в прекрасную бабочку, то, дай время, неприглядный сейчас колосс Руси восстановится
в прекрасную страну Россiя. И пока такие художники слова, как Дмитрий Щелоков, прозревают
биенье сердца плода беременной прекрасным Россiи, и умеют так живописать о нем, мы можем смело
говорить незадачливым лесорубам: рано, рано вы сочиняете мадригалы и траурные марши для нее!

Заметки о прозе писателя Дмитрия Щелокова (журнал "Московский вестник", № 3, 2007 год)
	Библиография
			Сочинения
		Газета «Московский литератор» Номер 17, сентябрь, 2007 г. Виктор Рыбалко «РОМКИН ВАСИЛЁК» Заметки о прозе писателя Дмитрия Щелокова (журнал "Московский вестник", № 3, 2007 год) Бродит по окраинам Руси человек. В одну деревеньку зайдет, в другую, в третью. Властью забытые, жизнью забитые "топорщат к небу свои дома", упорно цепляются они за сухой каменистый суглинок или ненадежный песок своими покрюченными угластыми корнями веков. Немногие их жители упорно не хотят превращаться в "поселенцев", в электорат, в послушные винтики адской государственной машины, несмотря на то, что она высосала из этих деревенек почти всю мозговую и хозяйственную мездру, оставила лишь брызги, капли того "меда-пива, что по усам текли, да в рот не попали". Но и в этих каплях такая живучесть, такая сжатость, спрессованность истой силы, от которой, случись надобность, вновь выплеснется животворная завязь, кажется, уже утерянной русской души. Ходит человек, присматривается, поселяется, прибивается иногда под крышу деревенского дома надолго, как в рассказе "Человек", всем улыбается, стремится помочь. Он глухонемой. Вдруг этот недостаток превращается в достоинство: ему, убогому, жители начинают изливать свои грехи. А кому еще? Ни церкви, ни попа в деревне нет. А этот человек улыбается, иногда мычит, будто понимает. Велик ли грех Михалыча: кошелек с деньгами у утопленника бес попутал взять? Козленка на них купить, да на жизнь чуть хватило. Мечтал вернуть родным, да из каких-таких сельских копеек выгадать? Не получилось. И затаилась в душе вина, растет, ширится, покоя не дает. Вырос козленок в козла, стал почти другом. Символично: в народе образ козла ассоциируется с чертом. Вот и ходит Михалыч с ним вдвоем по селу, как с ожившим грехом своим. И когда по ошибке попросили Михалыча деньги вернуть, так сердце его не выдержало. Думал, что именно те, утопленницкие, деньги требуют. Помер он, перед смертью решив, что немой его выдал. "А козла забили и сварили студень на поминки". Так наступает расплата за людской грех, а на самом деле это напоминание притчи заповеди "Не укради". У всех, ее нарушающих, свои козлы в душах и смердение от них же, и живут они в страхе, и умрут с перепугу... Да и тетка Матрена, продающая самогон, наказана. Пьет горькую сын ее, запила и загуляла, а потом пропала невестка. До радости ль в жизни тут? В их местах даже природа не радуется: "Улетучилась дымная торфяная духота. Лето покидало Черную речку и радовалось этому и, как часто бывает, плакало, плакало от долгожданной радости. Мужики затосковали, стали пить больше, все чаще стучались в стекло, словно ночные мотыльки. Веретягина открывала окно и из темноты слышала обычное: "Теть Матрен, одну"… Постепенно отношение к Человеку изменилось, "в тех домах, где его так хорошо принимали, …видеть его не хотели". И понятно почему: кому охота на свою вылитую грязь (Человека) смотреть? "И Человек исчез из тех мест…" …Да только в других появился, в другой деревне, в другом рассказе под названием "Волк". Это целая драма о том, что все живое вокруг нас оно не просто так, не просто рядом, а от нас зависит, как и мы от него. И наступает время прозрения, когда "должок надо отдать". …Из убитого огромного волка хотят сделать чучело в школу. "Карпухин молча смотрел на зверя. Глаза старика застыли на обездвиженной голове хищника... Он провалился в черную глубину волчьего глаза. Где одинокой звездой отражался утренний свет, который никак не мог покинуть остывшее тело…". И жена старика, Полина Валерьевна, поражается матерости волка: "А здоров, пра здоров, окаянный. Уж в деревню не прибегали бы, а то по утру за водой пойду, он же такой меня за раз в лес утащит, уперев руки в бока и качая головой, сказала Полина Валерьевна. Да у тебя, Полька, мясо больно жестко, волки-то не дураки, поди, старого мяса в рот не возьмут, засмеялся Карпухин… Полина Валерьевна схватила висевшее полотенце и бросила в старика. И как-то по-молодецки развернувшись спиной и, поправив прядь седых волос, подошла к столу". А? Какова картинка нарисована!! И небезразличие, теплота чувства друг к другу до сих пор жива в стариках. Какие диалоги в рассказах Дмитрия Щелокова! Прям из жизни. …А потом потечет воспоминание старика о днях молодости. Как такая же огромная волчица задрала его ровесника. И вновь картинка: "Возле дома толкались мужики с ружьями, завывали собаки. Бабки и женщины, словно наседки, толпились возле саней. Да на кого же ты меня покинул! резанул по сердцу плач Зинаиды Алексеевны. Золотой мой. Ой, сыночек ты мой, да что бы они передохли все, твари. Она упала на окровавленную грудь сына. Обнимала его, гладила по заледеневшим волосам. Карпухин подошел ближе. Из-под узких, посиневших губ Алтынова виднелись стиснутые зубы. Глаза были накрыты черным платком. На левом порванном ухе свисала кроваво-черная сосулька. Из-под неаккуратно уложенной телогрейки выглядывало растерзанное горло…" И когда охотились на зверя, "Карпухин… почувствовал на себе чей-то взгляд. Медленно поднял глаза. Перед ним метрах в двадцати стоял волк. Это был тот, наверняка тот, который задрал Алтынова… Огромный, залитый серебряным светом, он стоял боком, повернув голову с парой блестящих глаз прямо на обомлевшего Карпухина. Дрожащими руками, не сводя глаз со зверя, Валентин поднял ружье. Занемевшими пальцами взвел курок. Волк двинулся с места и стал подходить ближе. Его белая манишка выделялась сейчас особенно четко под холодным светом луны. Прищурив левый глаз, Валентин, словно в забытьи, смотрел на хищника через мушку. Карпухин уже отчетливо видел горящие глаза, оголившиеся десны волка. Надавив на курок, Валентин услышал слабый щелчок. Патрон. В суматохе он забыл зарядить..." А почему должок Капухину нужно отдать, и как отдал это весь рассказ читать надо. И по прочтении станет ясно, что все мы, живые твари, понимаем друг друга, понимаем взаимосвязь между нами, запоминаем, что творим и делаем, не только мы, "умные" люди, но и "неумные" звери они тоже понимают и запоминают, вот ведь как в жизни-то настоящей, не придуманной, не асфальтовой, не городской, где кажется, что мясо и колбаса растут прямо из-под прилавков… А потом, в третьей деревне, Человек встречает девушку-калеку Зою. С нею по картежному проигрышу должен провести ночь парень. И верит она ему, почти верит его уговорам: "Ты никогда не думал, что мы как бабочки… Вот ведь посмотришь, ползет гусеница, страшная уродливая, даже прикоснуться боишься. А она завернется в куколку, словно в гробик. Понимаешь, она умирает, а потом рождается снова. Она прекрасная, совсем не такая, как была раньше. А может, и мы здесь только начинаем…" А потом, выпустив парня ночью на улицу, "смотрит Зоя в окошко, на далекий сгорбившийся фонарь и улыбается, теребя в руках Ромкин василек. На улице ни одной живой души, только рисуется в темноте темный силуэт и пропадает… Обман зрения. Глаза у Зои закрываются, но она борется с этой слабостью, она не хочет спать, ей не нужен завтрашний день, пусть он придет позже…" В следующей деревне Человек узнает, что там живут две сестры, с войны оставшись сиротами. Как старшая пошла за хлебом и потеряла талоны, что было равносильно смерти. И умерла мать, и не простила ей этого младшая сестра. Путь от деревни, что раньше, в войну, для маленькой, что сейчас, для старухи, полон трудностей и опасности. И погибла б Шелкова, замерзла бы в пути, не случись предвыборной агитации, не наткнись тракторист на лежащую в снегу Шелкову. " Ну, мать, с тебя, прости Господи, стакан за спасение, оббивая ноги о приступки, прокряхтел тракторист. Да мне не жалко, сынок, я тебя и накормлю сейчас, только дай согреюсь немного. Она скинула обледеневшую телогрейку, рукава которой так и остались торчать в стороны, стянула с печки стеганое одеяло и, прислонившись спиной к теплому кирпичу печки, уселась на полу". А после быстрой еды "тракторист натянул на голову шапку, взял со стола недопитую бутылку и, не застегиваясь, вышел. В дверях он остановился, хотел что-то сказать, потом вернулся, забрал со стола листовки, в сенях крякнул чего-то и хлопнул дверью. Трактор на улице взревел, выплюнул в темное небо клубы сизого дыма. Дернулся и поехал вперед, лязгая траками гусениц. На повороте Сергей обернулся, но из замершего окна, кроме темных силуэтов, никого не было видно",.. Эти рассказы прозаика Дмитрия Щелокова они из тех, которые запоминаются навсегда. Потому что в них показано то же напряжение жизни, что и в старательских рассказах Джека Лондона. И там, в далеком промёрзлом Клондайке, и в наших окраинных деревеньках человеческая жизнь постоянно на грани риска: можно заболеть, сломать ногу, заблудиться, никто тебя не найдет, помощи не окажет. В торопливости прочитав их, можно подумать, что эти рассказы о закате, о конце деревни, о начавшемся одичании, запустении русской избы, русского сердца. Но нет! Как и в жизни, подмеченной острым глазом Джека Лондона, когда на голом месте, из ничего возникают поселки, города, рождаются люди. Так и в глухоманной Руси это напряжение из бытийного поля насамогоненных мужиков и надломленных постоянной ручной работой баб, случись нужда, тут же наплодит русских людей, для которых заокеанские стратеги уже рубят дерево, чтоб склепать огромный крест. Нет, Дмитрий Щелоков прав. Ромкин василек не пропадет, не исчезнет. Его не будет в мире, но он останется в памяти девушки. А потом? Что ж, потом будет так: если страшная гусеница в свое время превращается в прекрасную бабочку, то, дай время, неприглядный сейчас колосс Руси восстановится в прекрасную страну Россiя. И пока такие художники слова, как Дмитрий Щелоков, прозревают биенье сердца плода беременной прекрасным Россiи, и умеют так живописать о нем, мы можем смело говорить незадачливым лесорубам: рано, рано вы сочиняете мадригалы и траурные марши для нее!